Плотные серые клубы перетекали один в другой, образуя туманные берега вокруг черного потока. От пронзительных воплей родовичей закладывало уши. Крики, рыдание, истерический хохот. И вопль Золотой:
— Где мы?
Хадамахе хотелось бы успокоить ее, сказать, что они на Черной реке, ничего страшного, он здесь уже тысячу раз бывал… Ну ладно, три-четыре раза… Черная река, на которую забросило их злое шаманство Канды, здорово отличалась от неспешного антрацитового потока, куда Хадамаха попадал вместе с Донгаром. Черная вода закручивалась в буруны и вскипала пеной — точно белые кружева на полированном непрозрачном камне. Родовичей несло пенной волной, вертело в белой кипени, точно унесенные половодьем щепки.
— А-а-а-а! — дружный пронзительный вопль множества глоток метался между туманными берегами, заставляя клочья серой мглы дергаться, будто им больно. Тяжесть мокрых перьев волокла крылатых ко дну. Тигры отчаянно работали лапами, но пенная волна с торжествующим ревом тащила их вперед, подбрасывая и швыряя друг на друга, и воплощенным безумием гудел где-то впереди бубен Канды.
В серой мгле над головой Хадамахи будто люк распахнулся, и оттуда, крепко держась друг за друга, спланировали Аякчан с Хакмаром. Стоя на бубне, сверху спикировал Донгар и, даже не оглянувшись на Хадамаху, просвистел мимо. Напружинивая колени, он наклонял свой бубен то влево, то вправо, перескакивая с одного буруна на другой и взлетая на пенных гребнях.
— А-а-а! — из не успевшей затянуться дырки в серой мгле вывалился еще человек. Тяжелое тело рухнуло в воду и пошло ко дну. Хадамаха ухватил его за мелькнувший среди бурунов ворот парки. На поверхность вынырнула розовая лысина, окруженная венчиком мокрых волос, и на Хадамаху подслеповато уставился жрец Губ-Кин.
— Вы что тут делаете? — рявкнул Хадамаха.
— Я… хотел схватить шамана! Мальчишку! — отплевываясь, прокричал жрец. — Вы же видите, тут явный шаманский сговор!
— Чурбан! — злобно рявкнул Хадамаха и, закинув жреца на плечо — тяжелый, зараза! — побежал по черной воде следом за Донгаром. Спасибо предыдущим странствиям — поверхность Черной реки отлично держала даже двойной вес, видно, считала Хадамаху за своего.
Шаман Канда плясал на гребне пенной волны и самозабвенно колотил в бубен:
— Большой День, оо-оо, Ано-дялы, оо-оо! День придет, оо-оо, солнце взойдет, оо-оо, хозяин пестрого оленя умрет!
Бег Великой реки прекратился, точно на нее дохнули холодом, сковывая в гладкое зеркало черного льда. Белая пена рассыпалась брызгами, да так и застыла — в воздухе зависло причудливое ледяное кружево, между которым замерли люди. Хадамаха видел распластавшуюся в прыжке Золотую, Белоперую с судорожно заломленными назад крыльями, Брата с бескрылой девочкой на загривке… Лишь молодой крылатый оставался живым и подвижным, но лицо его стало как слепая дыра на фоне серого тумана.
— У меня есть пестрый олень! Я… Я умру этим Днем?
На губах Канды вспыхнула безумная улыбка.
— Зачем же ожиданием мучаться? Сейчас умрешь!
Он грохотнул в бубен и, вздымая брызги, завертелся на месте, выкликая:
— Хозяин во-оо-од, слышишь ли, Хозяин черных вод!
— Не слушайте его! — брыкаясь в хватке Хадамахи, завопил жрец Губ-Кин. — Это все наведенные иллюзии… Маячки, просто шаманские маячки! Если вы не станете в них верить, вам ничего не сделается! Нет ни реки, ни пены, ни… Ой! Этой штуки тоже нет, нет-нет-не-е-е-еет!
Поверхность Черной реки вскипела. Высоченный столб воды поднялся, упираясь пенной вершиной в серый туман междумирья. Внутри водяного столба извивалось что-то похожее на гигантскую змею. Только никакая это не змея, а рука! Громадная рука, изгибающаяся не только в локте, но сразу во всех местах одновременно. Вместо кисти ее венчала… голова! Ссохшаяся башка с зализанными черными волосами и сухой, как береста, серой кожей, обтягивающей череп так туго, что проступали кости. Челюсти торчали, будто у волка.
А-р-р-р! — рука метнулась к хозяину пестрого оленя, и длинные загнутые клыки вцепились в край его парки.
Парень не успел даже вскрикнуть. Черная река расступилась, и, отчаянно взмахнув руками и крыльями, он канул в воду.
— Не-е-ет! — молодая женщина с младенцем на руках с воплем ринулась за ним, двое плачущих детей цеплялись за ее подол. — Верни-ись! — Она сунула младенца в руки старшей дочке и попыталась нашарить мужа в толще воды. Ее белоснежные крылья распластались на черном. — Ты что делаешь, шаман? — она вскинула на Канду безумные глаза. — Я не хочу! Я его люблю! Отдай, слышишь, отдай!
— Вдовой быть не хочешь? — Канда захихикал, содрогаясь всем телом, как в припадке. — Не будешь, ой, не будешь! Ты слышишь, Хозяин вод, оо-оо, ты слышишь?
Женщина пронзительно закричала. Ее ударило снизу, подбросило в воздух, она забила крыльями… Вторая рука неведомой твари, увенчанная тускло мерцающим крюком, ухватила женщину за талию и поволокла вниз.
— Ты почто детей сиротишь, поганец? — отец врезался в застывшую струю брызг, разбивая ее в мелкие звенящие льдинки, и кинулся на Канду.
— Хи-хи-хи! — Канда прянул назад, выворачиваясь из-под навалившегося на него отца. — Зачем сиротить — за родителями пойдут! И друзей прихватят, и соседей! Все, все помрете! Все-е-е! — пронзительно и противно, как чайка над Океаном, заверещал Канда. И запрокинул голову, по-жабьи раздувая горло. — Хозяин вод, Хозя-и-ин!
Над водой вскипел прямой, как стрела, пенный след — и несся он к оставленным детям! Башка выскочила из воды прямо перед девочкой, волчья пасть распахнулась, блеснув клыками…
Бац!
Глаза чудища безумно выпучились, точно оно задыхалось. Из широко распяленных челюстей торчала шаманская колотушка. Донгар уже ухватил другую руку твари, с крюком, завязывая ее в хитрый узел — почти как Хадамаха в городе заламывал руки пьяным буянам.
— Говорю тебе, оо-оо, не делай зла, оо-оо… — затянул Донгар, и вдруг лицо его побагровело от злости. — Перед кем я тут камлаю? — с брезгливой миной процедил он… Хрясь! Донгар саданул крюк об колено и швырнул обломки в воду. Хряп! Ухватился за колотушку и шарахнул ею по воде, одним движением стряхивая насаженную башку. — Какой из тебя Хозяин черных вод, ты, харги мелкий! Обмухоморился, однако? Ты что себе позволяешь? А ну быстро всех вернул! — И еще разок врезал колотушкой по воде.
— Да понял я уже, понял! — сквозь волчьи клыки прошамкала башка. — Совсем не надо так кричать! Ай, и драться тоже не надо, уже плыву!
— А-а-а! Хлюп! — проглоченный черной водой парень вылетел из воды, дрыгая руками, ногами и крыльями, и канул в серый туман берега.
— Аа-а-а! — его жена вылетела следом. Из глубины тумана доносился двухголосый надсадный кашель. Белая пена посыпалась мелкими, как бусинки, льдинками, а вмиг «отмерзшие» родовичи похватали на руки детишек и толпой рванули к берегу.
— За ними, быстро! — швыряя жреца Губ-Кина им вслед, прокричал Хадамаха и повернулся к Донгару. — Ты ж не можешь камлать Большой День! — расхохотался он.
— Я и не камлаю, — невозмутимо сообщил Донгар. — Он камлает! — взмахом колотушки он указал на Канду. — А я ему мешаю, совсем черное дело, однако!
— А ну — стой! Все подохнете! — вслед удирающим родовичам бесновался Канда. — Харги-и! Топи их всех! Ты обещал! Подарки брал!
Из воды вылетела золотая шейная гривна… и врезалась Канде в переносицу. Кровь хлынула из разбитого носа шамана.
— Что я, чурбан какой, за эту блестяшку с Черным Донгаром связываться? — проворчал харги, ввинчиваясь обратно в воду.
— Этот вот черноволосый молодой шаман спас людей! — У жреца Губ-Кина физиономия была растерянная, а глаза большие и круглые, как две чашки. — Если, конечно, все было взаправду, а не стало результатом шаманского наваждения.
Отец раздраженно рыкнул, ухватил жреца за рукав и последним, как полагается вожаку, рванул к стене тумана:
— Хадамаха, идешь?
Хадамаха махнул рукой — бегите, вас тут только не хватает! Отец мгновение помешкал и поволок жреца в туман. Тот все брыкался и оглядывался на Донгара.
— Идите-идите, Губ-Кин-тойон! — завопил ему вслед Донгар. — После поговорим! Ты слышал, Хадамаха? — счастливо выдохнул он. — Мой отец видел, как я тех крылатых спас! Может, мы с ним все-таки, однако…
— Донга-ар Кайга-ал! — протянул Канда, поворачиваясь к их четверке. И раздельно повторил: — Великий. Черный. Шаман. — На губах у него расцвела мечтательная улыбка — совершенно безумная. — Ничего тебя не берет: ни дяргули не пожгли, ни тигры не задрали… А на вид — лопух лопухом! Папоротник развесистый! В ученики ко мне попросился, надо же! — Глаза Канды болтались в глазницах, словно шарики в берестяном туеске. Вертелись во все стороны, то закатываясь под лоб, то исчезая под нижними веками, а то и вовсе оставался один белок, будто зрачок глядел внутрь черепа. — Духам моим рты зашил! Ученичок Донгу! А потом отпустил, чтобы я подумал — мертвый ты! Обману-у-ул, хитрый черный. — Канда снова захихикал, содрогаясь всем телом. Руки безумно подергивались, он словно пытался схватить что-то в воздухе, ноги дрыгались вразнобой, будто Канда хотел снова начать шаманский танец — каждой ногой разный.
