На экране появилась другая лондонская улица, точнее ее проезжая часть, вставший у светофора закрытый фургон с надписью «Установка и ремонт телевизионных антенн».
— Он сам решил установить на лужайке антенну, — сказала Мария, — чтобы без помех говорить с семьей по спутниковой связи. — Он знает, что должны приехать сегодня.
— Hyp, ты уже понял, кто в фургоне и какую антенну они установят твоей семье? — спросил Пухов.
— Они будут вынуждены насиловать его жену на глазах детей, — с грустью подтвердила Мария.
— Мне очень жаль, Hyp, — вздохнул майор, — но они будут хором трахать твою жену на глазах детей. Дети, Hyp… Да, Hyp, в публичный дом, где разная сволочь платит за то, чтобы девочка была не старше десяти лет. Но это еще не все, Hyp. Они сделают твоего сына педерастом и… евнухом…
Hyp молчал, и у майора Пухова возникло подозрение, что гулиец умер. Но он был жив. Пухов решил было, что Hyp сосредоточился на развязывании электропровода, обошел кресло, проверил узлы. Провод держался молодцом.
Как, впрочем, и Hyp.
Майор посмотрел на экран. Он вдруг понял, почему Hyp держится молодцом. Он не верит своим глазам! То есть он уже понял насчет счетов и дома в Лондоне, но не может поверить, что в фургоне едут убийцы. Пухов посмотрел на часы. Он позвонил Цзю — из Москвы на Фиджи — ровно полчаса назад.
— Мария, — попросил Пухов, — покажи ему ребят в фургоне.
— Они уже подъехали. Сейчас он увидит.
Фургон аккуратно припарковался у самых ворот особняка. Выпрыгнувший из кабины малый (Пухову не удалось рассмотреть его лицо) протянул какие-то запаянные в пластик бумаги иранцу. Задняя дверь фургона медленно приоткрылась… Иранец, изучив бумаги, кивнул, обернулся, зовя хозяйку.
— Отбой! — крикнул Hyp.
— Отбой, Мария! — повторил Пухов, понимая, что поздно. Но оказалось, что не поздно. Взлетевшая над затылком иранца рука с выдвинувшейся из рукава короткой электрошоковой дубинкой стремительно ушла в сторону, как будто ветер — ветер смерти — взлохматил волосы над затылком охранника. Двери фургона закрылись.
— Я жду, Hyp, — напомнил о себе гулийцу майор Пухов.
— Они объяснили, что сначала установят антенну другому заказчику в этом районе, — сказала Мария, — а потом вернутся. Если, конечно, возникнет необходимость.
— Полагаю, что не возникнет, — посмотрел на Нура майор Пухов. — Мария, женщина с детьми остается жить в этом доме. Деньги с номерных счетов должны быть переведены на вполне легальные, личные ее счета.
— Это будет стоить, — ответила Мария. — Комиссионные — три процента от общей суммы. Я остаюсь на связи.
— За три процента все твои деньги переведут на ее имя, — приблизился к Нуру майор Пухов, — тебя устраивают условия?
Hyp не ответил, и майор решил, что условия его устраивают.
— Генерал Сак приказал расстрелять твою мать, — мертвым голосом произнес Hyp. — Исполнителей послал я. Она умерла без мучений. Сак сделал это не по своей воле. У меня нет точных данных, но я думаю, что он получил приказ из Москвы. Ты сам у него спросишь. Основные силы гулийского сопротивления в настоящее время сосредоточены в Москве. Завтра днем или вечером мы должны занять Кремль, Дом правительства, здания Госдумы и Совета Федерации, Минобороны, Лубянку, пункты правительственной и военной связи, телестудии и так далее. Да, и все на юге России атомные электростанции с персоналом в качестве заложников. Генерал Сак обратится завтра ночью к народам России как временный президент восстановленного СССР. В данный момент он находится в воздухе на бомбардировщике Ту-23, переоборудованном в мобильный командный пункт. Он приземлится на коммерческом Щукинском аэродроме. По документам бомбардировщик принадлежит литовской фирме и перегоняется из Вильнюса в Китай. Я все сказал, майор?
— Нет. Я знаю генерала Сака. Почему не сегодня вечером, а завтра?
— Он должен встретиться с шейхом Али, — чуть слышно произнес Hyp, — и принять окончательное решение. Согласись, майор, Россия — слишком большой кусок.
— Шейх Али еще жив? — удивился Пухов.
— Он прилетит в Москву рейсом пятьсот семьдесят шесть из Аммана сегодня. Я звонил из машины в Шереметьево, думаю, самолет приземлится через час.
— Кто должен встретить и проводить шейха к Саку?
— Я.
— Я, — повторил Пухов.
— Майор, — поднял голову руководитель службы безопасности Республики Гулистан. — Кому бы ты ни служил, но ты не сможешь перевоплотиться в шейха Али.
— Почему? — спросил, поднимая «Fovea», Пухов.
— Видишь ли, майор, эту тайну знают немногие, но шейх Али от рождения… глухонемой. Это все. Я не прощаюсь, майор, мы скоро встретимся. Я готов, майор. Но ты меня быстро догонишь!
— Не сомневаюсь, — отправил пулю точно Нуру в переносицу майор Пухов.
R
Co временем Августа перестала держать обиду на дона Антонио.
Однажды ей приснился огромный черный орел. Дело (во сне) происходило в Гималаях. Они, как догадалась Августа, являлись вотчиной этого шагнувшего высоко вверх (в смысле клюва, размаха крыльев и прочего) по дарвиновской лестнице естественного отбора орла. Он почтительно, чуть склонив голову, смотрел на Августу, определенно изъявляя желание немедленно отправиться в мексиканские пустыни и там среди кактусов, камней, горных лесов и водопадов поискать дона Антонио, наслаждавшегося сытой и безопасной жизнью в образе небольшой мексиканской желудевой совы — Эль Рихо, у которой, как известно, нет естественных врагов в ареале обитания, кроме койотов. Но койоты ходят по земле, а совы летают по воздуху.
Августа отвергла услуги орла. Отнимая у нее мужа, дон Антонио всего лишь исполнял свое предначертание. Как Августа — свое. Она должна была овдоветь именно в тот день и час и ни мгновением раньше или позже.
Отныне жизнь Августы была подчинена одной-единственной цели. Она ощущала себя плывущей в лодке по невидимой реке. В последнее время течение реки резко убыстрилось. Августа явственно различала впереди по курсу шум водопада.
Она не знала, выберется ли из водопада живой, но знала, что миновать его не сможет. В преддверии подобного испытания такие мелочи, как, скажем, месть дону Антонио, представлялись несущественными.
Августа устала от пророчеств.
Иногда ей казалось, что она существует в лесу вечной осени, где опадающие листья-пророчества вечно кружатся в воздухе, не касаясь земли. Пророчества можно было уподобить вспышкам молний, выхватывающим из тьмы фрагменты иных миров. Августа знала свое предначертание и не понимала: что ей в этих фрагментах?
Она чувствовала, что срок приближается.
Недавно, раздевшись перед зеркалом, она обратила внимание, какими тугими — как две натянутые тетивы — сделались ее груди. Августа сжала левую грудь. Из заострившегося соска на руку ей упала тяжелая, как расплавленный мельхиор, капля. Августа попробовала ее на вкус. Капля была невыразимо сладка и горька одновременно, в ней, как в аллегории вина, материализовались неизбывная тщета и безумная надежда.
Это было молоко не для смертных.
Августа выключила свет. Капля светилась на ее ладони! Августа ощутила, как устала ее ладонь держать крохотную светящуюся мельхиоровую каплю. Она как будто стремилась к центру Земли, продавливая, преодолевая все препятствия на своем пути. В довершение чудесных свойств капля оказалась неуничтожимой. Августа поместила ее в пустую хрустальную вазу на кухне. Светящаяся тяжелая капля начала выказывать ревность к прочим молочным продуктам. Они сворачивались, скисали в холодильнике со значительным опережением указанных на коробках и бутылках сроков.
Пролившаяся из груди капля явилась опровержением очередного высказанного Августе пророчества. Чего только не пророчили ей разные люди и… существа, принимающие облик людей!
Один дед — он называл себя гинекологом доном Антонио — предсказал ей долгую счастливую жизнь с мужем, которого сам же и скосил пневматической почтой — газонокосилкой судьбы. Другой — этот величался генералом госбезопасности Толстым — предрек ей немедленную смерть от появившегося на свет первенца.
Августа сделала вывод, что люди, которым суждено своими глазами увидеть конец света, точнее того, что принято называть цивилизацией Homo sapiens, врут как сивые мерины. Если у нее с таким запасом во времени появилось молоко — она будет кормить грудью своего первенца. А значит, вовсе не умрет сразу после родов. Куда сложнее было опровергнуть другое пророчество генерала Толстого — что она будет вынашивать первенца не девять, а тринадцать месяцев. Похоже, хитрый дед просто продлевал себе век, зная ее слабость к разного рода спорам, пари, проверкам пророчеств на вшивость.
Сравнивая двух стариков — дона Антонио и генерала Толстого, — Августа приходила к выводу, что дон Антонио, пожалуй, будет посимпатичнее. Он был прародителем расы южноамериканских индейцев — людей природы, — загнанных цивилизацией Homo sapiens в резервации.
