Когда Пухов укладывал Нура на заднее сиденье джипа, в окнах штаб-квартиры вспыхнул свет, послышались глухие удары в дверь, пронзительно зазвенели разбиваемые стекла. Пухов, как огненным с летящим каменным рисунком одеялом, накрыл лишние внутренние, уже не имеющие значения звуки взрывом, погнал джип прямо по гранатовым кустам в сторону шоссе. «О господи, — помнится, произнес, привинчивая на джип дипломатические номера, экстренно вызванный из советского посольства человек, которому Пухов поручил раненого Нура, — вы что, неслись по спящим? (В Исламабаде люди, как и везде в Пакистане, спали прямо на улицах.) Весь передок в крови!» — «Это гранатовый сок», — ответил Пухов, усаживаясь в посольскую машину, которая, впрочем, уже была не посольской, а частной и принадлежала имевшему в Пакистане вид на жительство турецкому коммерсанту, каковым с этой минуты имел честь быть майор Пухов…
— Ты говоришь не на своем языке, майор, — все же нарушил молчание Hyp.
— Разве я плохо говорю по-гулийски? — удивился и даже немного обиделся Пухов.
— Ты говоришь по-гулийски, как выходец из Казахстана, — ответил Hyp, — в данный момент, — сплюнул на ковер, — гораздо внятней, чем я. Но я имел в виду другое. Ты пытаешься говорить как человек, а это не твой язык, майор.
— У нас мало времени, Hyp.
— У тебя, майор, — облизал разбитые губы руководитель службы безопасности Республики Гулистан. — У меня сколько угодно. Впрочем, если ты спешишь… Я не отдавал приказа расстрелять твою мать. Но сейчас, думаю, должен был его отдать. Я вообще не знал, что она погибла. Но если операцией командовал я, значит, несу ответственность тоже я. Считай, что ее убил я, майор. Я горжусь тем, что мне выпала честь уничтожить мать врага номер один гулийского народа! Я не скажу тебе, что произойдет в Москве. Узнаешь по радио. Скажу только, что даже тебе уже ничего не удастся изменить! Мотель и казино «Глория», майор, — это периферия операции. Генерал Сак убит в результате прямого попадания танкового снаряда. Мне нечего к этому добавить. Ты должен верить российскому радио — самому правдивому радио в мире!
— За что вы так ненавидите Россию? — спросил Пухов, понимая, что оказался в тупике, и не видя выхода из тупика.
— Не отождествляй себя с Россией, майор, — с презрением ответил Hyp, — ты имеешь к ней такое же отношение, как я к Марсу. Ненависть — неуместная категория для ситуации, когда волк голоден и видит перед собой ослабевшее животное. Да, может быть, мы напали слишком рано, но мы сумеем продержаться до подхода стаи. Дело не в России и Гулистане, майор, а в том, что Россия кончилась, хотя еще и вые…я, сучит по земле ногами. Это судороги. Мы не убийцы, не палачи России. Мы — могильщики, которых, может быть, вызвали слишком рано. Я говорил генералу Саку, что не следует лезть под бьющееся в агонии тело — раздавит. Но он сказал, что, если отворить кровь, дело поймет быстрее…
— И вы тонете в русской крови, — произнес майор Пухов, с грустью глядя на «Fovea».
Продолжать разговор не имело смысла.
— Может быть, — усмехнулся Hyp, — но ты утонул в ней раньше, майор. Ты давно дышишь не легкими, не воздухом, как человек, а жабрами, кровью, как… Тогда я не верил. Ты убил трех своих товарищей в пустыне под Кандагаром! Ты выпил их кровь — русскую кровь, майор, иначе бы ты не протянул столько под палящим солнцем! Называли и сумму — сто миллионов долларов, которую ты взял на том караване. Ты — богатый человек, майор, отдохни, перейди с крови на квас. Но ты не можешь, — с отвращением посмотрел на Пухова Hyp. — Ты не дьявол и не сверхчеловек, майор. Ты просто очень — бесконечно — плохой человек. Но, к сожалению, этим мир не удивить. Ты говоришь — Россия, а я слышу — кровь и деньги! И я готов тебе доказать, что ты… — Hyp произнес худшее, крайне редко употребляемое гулийцами ругательство. По гулийским обычаям употребление его означало прямую (немедленную) кровную месть со стороны того, в чей адрес оно было произнесено. Оскорбленными считались все члены семьи (в данном случае Пухова). Ответственность же за оскорбление несли все (невзирая на пол и возраст) члены семьи руководителя службы безопасности Республики Гулистан.
— Семьдесят семь, — задумчиво произнес майор.
— Семьдесят семь? — переспросил Hyp.
— Семьдесят семь миллионов долларов, а не сто, — объяснил Пухов, — есть такая русская поговорка: в чужих руках и собственный хер кажется толще. Прости, Hyp, я тебя перебил. Ты, кажется, изъявлял готовность доказать мне, что я…
— Да! — крикнул Hyp. — Ты не узнаешь от меня ничего! Если ты дьявол, Сатана, если ты пьешь кровь и воешь на луну, как президент Ираклии Глахуна, превращаешься по ночам в шакала, перегрызающего глотки нашим часовым, в рыбу, объедающую лица плывущих по нашим рекам трупов, в змею, жалящую с дерева — такие у нас ходят о тебе легенды, — заставь меня сказать тебе больше, чем я сказал! Ублюдок! Это последнее слово, которое ты от меня слышишь! — Hyp в бешенстве рванул из-за спинки кресла руки, но электропровод держал крепко. Тогда он оттолкнулся ногами от пола и опрокинулся вместе с креслом на пол, явно рассчитывая сломать позвоночник и уйти от боли. Но в кабинете Гелисхана на полу был постелен великолепный пружинящий палас.
— Учитывая дефицит времени, ты задал мне трудную задачу, Hyp, — вздохнул майор Пухов, не спеша вернуть руководителя службы безопасности Республики Гулистан вместе с креслом в вертикальное положение. В конце концов он сам решил переместиться на пол, и не вина Пухова, что кровь из нижней части тела стала приливать к голове Нурмухамеда, затрудняя ему дыхание и, видимо, вызывая сильную головную боль. — Нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики! — почти весело закончил майор, бросив взгляд на свекольного цвета дергающееся в тике лицо гулийца.
Он знал, что рано или поздно ему придется воспользоваться этим персональным девятизначным номером спутниковой связи.
…Передав генералу Толстому весточку от учителя Хамбо, майор Пухов забыл про Константина Цзю. Он не сразу понял, о ком, собственно, идет речь, когда генерал Толстой, выслушав его доклад (майор тогда был прикомандирован к международной — американской — специальной группе по борьбе с организованной преступностью), вдруг сказал:
— Костя сейчас проездом в Москве. Я бы хотел, чтобы ты с ним встретился, сынок.
— Зачем?
Майор сразу вспомнил измученных гусей, вышивающих красный узор на белоснежном гималайском леднике изрезанными лапами, похожих на черные цилиндры орлов, недвижно разместившихся по периметру гусиного стада.
Перед тем как подняться в самолет, Пухов не удержался, прицелился в один из цилиндров из пистолета. «Не надо, — сказал Константин Цзю, — орлы вносят в мир порядок». — «А гуси что — анархию?» — удивился майор. «Гуси не должны ничего вносить в мир, — пожал плечами Цзю. — Они должны подчиняться орлам».
Пухов подумал, что его встреча с Костей — встреча гуся и орла, то есть встреча с заранее известным — запрограммированным — результатом.
— Зачем? — повторил он.
Кабинет генерала Толстого в тот вечер был темен, как похоронное бюро глухой ночью. Тогда в Москве впервые начали практиковать так называемое веерное отключение электроэнергии. Из черных страусовых перьев, не иначе, веер накрыл центр столицы — гостиницу «Москва», Госдуму, Здание ДФБ на Лубянке. Настольная лампа (от автономного, на случай ЧП, генератора), как циркулем, очерчивала на письменном столе перед генералом желтый круг, внутри которого помещалась внушительная стопа бумаг с грифом «Совершенно секретно» и особых — черных с белой диагональю — папок с не менее строгим, но более конфиденциальным грифом «Только для ваших глаз». Генерал Толстой слегка нагнул голову, и майор Пухов увидел, как устали и покраснели у него глаза. Воистину слишком много в мире предназначалось только для этих глаз.
— Посмотри на меня, сынок, — попросил генерал Толстой, хотя майор и так смотрел на него во все свои — им предназначалось значительно меньше — глаза. — Ну, какой из меня борец с организованной преступностью? Я считаю дни до пенсии. Две радости остались старику в этой жизни — банька да рюмка водки под хорошую закуску. Я хочу, чтобы ты, сынок, занялся оргпреступностью по нашей линии.
— Что значит «занялся»? — уточнил майор Пухов, зная за генералом Толстым привычку вкладывать чрезвычайно расширительное толкование во внешне безобидные и простые формулировки.
— Всякую деятельность, сынок, — вздохнул генерал Толстой, — тем более организованную, можно уподобить сначала созданию, а потом ведению большого хозяйства. То, что мы называем преступностью, не исключение, сынок. Я не знаю, что здесь лучше — единоличное фермерское хозяйство, кооператив, артель, совхоз, колхоз, а может, агрофирма? Но я знаю, что в природе все взаимосвязано: ведь так, сынок? Идеальное хозяйство — это вертикаль, на вершине которой вовсе не обязательно находится провонявший навозом селянин в кирзе и телогрейке. Если Костя хочет встретиться с тобой, ты не можешь отказаться. Ты не поверишь, сынок, но куда более — не обижайся! — состоятельные и почтенные, нежели ты, люди ждут годами, пока Костя соизволит с ними встретиться. Костя — настоящий специалист, сынок. Для меня, к примеру, встреча со специалистом, пусть даже со специалистом в области орнитологии или, скажем, какой-нибудь социометрической генетики, всегда праздник!
