мышлении и, как подмечали другие, речи.
Несомненно, тяжелее всех пришлось Максиму, Валерии и Лизе. Как, вероятно, сказал бы любой психолог-дилетант: нервная система каждого из них сильно пошатнулась после злополучной октябрьской (или, что вернее, ноябрьской) ночи. Максим после этого какой-то частью сознания невольно вернулся в те дни, когда родители только-только навсегда покинули его, где заново переживал горечь утраты – не в полной мере, скорее то представляло собой фантомные душевные боли. И все же боль была острее, чем ей полагалось быть. И выходка Лизы в туалете на втором этаже оказалась совсем некстати: именно из-за этого – а других причин Максим найти не мог – Лера охладела к нему, в какой-то степени отстранилась, и пусть она в том не признавалась, он это чувствовал. Чувствовал по ее взглядам, словам, интонациям произносимых ею фраз в трубку телефона. Чувствовал, ведь не дурак. Или все-таки дурак? Последние несколько недель он во все большей степени склонялся в сторону положительного ответа, однако гордость в нем отказывалась это принимать. И не только гордость – ведь оставалось неясным, видела ли в действительности его девушка тот легкий поцелуй или же только догадывалась?
А еще Валерия вновь пристрастилась к алкоголю. Максим догадывался, что такое ее поведение, помимо прочего, могло объясняться и тем, что он не соизволил перед ней извиниться. Но как это сделать, если даже не было ясно наверняка, увидела она Лизину шалость или нет? И вновь – гордыня! Гордыня – потому что Максим в тот момент совершенно не контролировал ситуацию и ничего, как ему казалось, не мог поделать. Так или иначе, он планировал все исправить.
Если бы в эти дни кто-нибудь спросил Валерию, что она думает о своем бойфренде, она бы без заминок выпалила несколько не самых ласковых фраз. Может, тут же либо немногим позже пожалела об этом, но сначала – выругалась бы, это совершенно точно.
Месяцами ранее ей пришла в голову затея устроить вечеринку в честь Хэллоуина – первоочередно для того, чтобы развеяться, вынырнуть из вернувшейся к ней депрессии. И она организовала ее и пригласила ребят со своей школы, которым позволила оторваться за счет нее и Максима, не вложившись ни копейкой. И все бы хорошо, но – дьявол подери! – какого черта она разрешила своему парню позвать Лизу, зачем она согласилась принять ее? И чем после такого гостеприимства эта стерва отблагодарила ее?! Если шестое чувство существует, то именно оно еще с начала учебного года подсказывало, что между Максимом и сучкой-Лизой установилась едва уловимая связь – неуловимая настолько, что ее при необходимости не докажешь, за нее не упрекнешь, поскольку после этого тебя не преминут обвинить в паранойе. Не в последнюю очередь именно из-за этого Валерия вскоре начала внушать себе, что действительно параноит. И если уж следовать логике, то самообвинение и стало причиной согласия принять в компанию Лизу. Такова была цена непреднамеренного самообмана. Но теперь-то ей точно известно, что шестое чувство ее не обманывало: тогда, в туалете заброшенного дома, сучка-Лиза подтвердила это самолично, по-глупому и неуклюже обнажив свои чувства перед Максимом. А потом посмела вести себя так, словно ничего не произошло. Но отчего Валерии было еще более тошно: Максим вел себя точно так же. Он не очень умело делал вид, будто ничего не понимает, засыпа́л ее банальностями в духе я-же-о-тебе-беспокоюсь: «почему ты не скажешь, что происходит?», или «я где-то успел в чем-то провиниться?», или «расскажи мне, в чем дело, я тебе помогу». Очевидно, они с Лизой наивно рассчитывали на то, что остались незамеченными. Да, Валерия напрямую не увидела поцелуя, однако она видела, как на какой-то злосчастный дюйм Лиза придвинула голову к голове Максима, и она слышала – каким-то образом слышала – тот простреливший ее сердце глухой smack от размыкания губ.
О сучке-Лизе она, правда, могла больше не беспокоиться. Еще в первой трети ноября, на одной из школьных перемен она прижала ее к стене в женском туалете, когда там, кроме них, никого не было. Удерживая ее за шиворот и просверливая глаза ледяным острым взглядом, пригрозила расправой, если та еще хоть раз взглянет на Максима. А уже наслышанная о репутации Леры, Лиза ни на йоту не засомневалась в серьезности слов. Поэтому, не на шутку перепугавшись, в дальнейшем перестала даже просто смотреть в сторону своего объекта воздыхания.
И все же Валерии этого было недостаточно. Она ждала, когда Максим вслух признает свою вину перед ней, искупит ее или хотя бы предпримет попытку сделать это. А на проблемы в отношениях с парнем начали одна на другую накладываться и другие: прогулы занятий участились, урокам и домашним заданиям (о которых ее по обычаю мог извещать Максим) она все чаще предпочитала алкоголь, словно неотесанная, малограмотная, безмозглая шпана́чка. Она чувствовала, что вновь все глубже погружалась в депрессию, как с каждой новой неделей ангедония плотнее окутывала ее паутиной упадка сил и мотивации, и теперь оценки в будущем аттестате беспокоили ее не больше, чем судьба любого незнакомца из Конго. В то же время она не могла не признать, что отчасти дело было и в обнаружении покойника. И порой ночами ей с трудом удавалось заснуть: а если в подвале того же дома в скором времени найдут уже ее тело?
Около месяца после хэллоуинской ночи Лиза практически ничего не ела – совершенно не было аппетита. Один раз во время ужина ее даже вырвало – едва успела добежать до туалета. Она потеряла в весе добрых килограммов восемь, живот стал совсем плоским, чуть ли не впалым, лицо осунулось, под глазами возникли синяки, которые ей вскоре пришлось маскировать косметикой каждое утро, ибо видок у нее был откровенно болезненным. Спала она также паршиво. Целых два месяца почти что любой ее сон, каким бы разнообразием ни отличалось их начало, заканчивался одной и той же кошмарной сценой: труп, на который она свалилась в подвале, поворачивался к ней лицом, зазывал с собой в мир, где царит смерть, где ей будут неслыханно рады, и она давала согласие, потому что воля ее оказывалась полностью подчиненной мертвецу, после чего он начинал душить ее. Ложась спать ночами и просыпаясь по утрам, она каждый раз видела перед глазами убитого, его грязную одежду и изувеченное тело. Какой-то выродок, откровенный садист жестоко расправился с человеком и оставил его тело за ящиками.
