хотим, чтобы наши женщины могли ходить или хотим относиться к ним как к полноценному человеческому существу. Это именно то, что фетишист не может сделать. Тайная магия и частная драматизация может удерживать реальность и создавать собственный мира, но также отделять практикующего от реальности, как и образом культурные ухищрения на более стандартизированном уровне. Гринакр очень хорошо это поняла, отметив, что это тайна с лицом Януса, уловка, которая ослабляет отношения людей с другими71. Трансвестит в своем тайном внутреннем браке фактически обходится полностью без брачных отношений. При всем этом нельзя забывать общую неполноценность фетишиста и трансвестита: неуверенная идентификация с отцом, слабое тело-эго72. Извращение называют «персональной религией» – и это действительно так. Однако, оно свидетельствует о страхе и трепете, а не о вере. Это уникальный символический протест против контроля и безопасности, организованный теми, кто не может положиться ни на что – ни на свои собственные силы, ни на общую культурную карту взаимодействий. Это то, что делает их изобретательность жалкой. Поскольку фетишист, в отличие от настоящего культурного деятеля, не уверен в самоконтроле и телесном «я», сексуальный акт все еще подавляет его требование, чтобы он всем своим телом совершил что-то ответственное для другого. Ромм рассказывает о своем пациенте: «В то время, как у него была очень острая потребность в сексуальном подчинении своей жены, желание оставляли его всякий раз, когда его жена выражала любое сексуальное влечение»73. Мы можем рассматривать это как отказ от безличной, инструментальной роли вида, но это отказ, основанный на неуверенности, когда кто-то призван действовать против своей воли. Помните, вслед за Ранком мы сказали, что основной характеристикой невроза было видение мира таким, какой он есть на самом деле, во всем своем величии и переполненности силой. Фетишист должен чувствовать правду о своей беспомощности по отношению к объекту и трудной задаче, которую он должен выполнить. Он недостаточно надежно «запрограммирован» с помощью самоконтроля и телесного эго, чтобы иметь возможность фальсифицировать свое реальное положение и, следовательно, безразлично играть животную роль. Объект должен быть подавляющим со своей волосатостью, отвисшей грудью, ягодицами и животом. Как относиться к этой «вещности», когда чувствуешь такую пустоту? Одна из причин того, что фетиш-объект сам по себе настолько прекрасен и очарователен для фетишиста, заключается в том, что он передает очарование присутствия другого человека. Фетиш – это управляемое чудо, а партнер – нет. В результате фетиш становится перенасыщен неким эффектом ореола.
Пациент Ромм видел вещи в их первозданности и никак не мог к этому привыкнуть:
Самое раннее воспоминание пациента было о том, как его мать мыла голову. Когда она сушила волосы, то отбрасывала их на лицо. Он был очарован и испуган тем, что не мог видеть ее лица, и почувствовал облегчение, когда оно снова показалось. Процесс укладки был для него очень привлекательным74.
На одном уровне мы можем понимать это как выражение беспокойства ребенка о том, что волосы животного могут затмить самую личную и самую человеческую часть объекта – лицо. Но в целом эта сцена вызывает у него восхищение чудом созданного объекта. Большинству из нас удается преодолеть гипнотическое свойство объектов природы, и мы делаем это, я думаю, двумя взаимосвязанными способами. Одним из них является достижение чувства собственной силы и установление своего рода баланса между собой и миром. Затем мы можем навязать свои желания объекту, не потеряв при этом равновесия. Но нужно сделать и второе: само желание должно быть фетишизировано. Мы не можем связать себя с общим объектом как таковым, и поэтому нам нужны стандартизированные определения сексуальной привлекательности. Их мы получаем в форме «подсказок», служащих для того, чтобы разделить объект на части такого размера, которым мы сможем управлять: мы смотрим на грудь или черное нижнее белье, и это позволяет нам на самом деле не принимать во внимание человека целиком75. Этими двумя способами мы лишаем партнершу чудесности и силы, и таким образом преодолеваем нашу общую беспомощность перед ней. Один из пациентов Гринакр точно описывает проблему:
Если он продолжал видеть девушку, она становилась для него все более отталкивающей, тем более что его внимание, казалось, неизбежно сосредотачивалось на отверстиях ее тела. Даже поры кожи стали слишком заметными, начали увеличиваться и становиться отталкивающими… Постепенно он обнаружил, что мог бы добиться большего успеха, если подходил к девушке сзади, и визуально или тактильно разница между ними осознавалась не так остро76.
(Здесь я также думаю о знаменитом рассказе Руссо о том, как он почувствовал отвращение к восхитительной венецианской шлюхе, когда заметил небольшой изъян на ее груди.) Когда подавляющий объект не может быть уменьшен для перемещения фокуса желания, он может стать отталкивающим, потому что его животные качества начинают выделяться все больше и больше. Это, я думаю, могло бы объяснить парадокс, почему фетишист поражен великолепием объекта, его превосходством, но все же считает его отталкивающим в своей животной сути. Стопа становится проблемой сама по себе как парадигма уродства, если мы не можем соединить ее с телом надежным порывом нашего собственного желания и воли. Иначе это лишь нейтральная часть привлекательной женщины. Таким образом, трудность для фетишистов подобна трудности ребенка: неспособность справляться с ситуациями, требующими прагматического действия, с должной невозмутимостью. Я думаю, что это также помогает объяснить, почему типичный фаллический нарцисс, подобный персонажу Дон Жуана, часто принимает любой объект – уродливый или красивый – с одинаковым безразличием: на самом деле, он не рассматривает его во всей полноте личных характеристик[110].
Таким образом, все извращения действительно можно рассматривать как «персональные религии», как попытки героически превзойти человеческое состояние и достичь какого-то удовлетворения. Вот почему извращенцы всегда говорят о превосходстве и жизненной силе своего особого подхода. Они не могут понять, почему никто не предпочел его. Это то же чувство, которое движет всеми истинно верующими, возвещение о том, кто является настоящим героем и что является единственным подлинным путем к вечной славе.
В этот момент извращения и встречаются с так называемой нормальностью. Нет способа испытать всю жизнь; каждый человек должен избегать потреблять большие ее порции за раз, должен «разделять», как выразился Ранк, чтобы избежать перегрузки. Нет никакого способа избежать смерти и превзойти ее, потому что все организмы погибают. Самые большие, самые теплые, самые безопасные и смелые души все еще могут откусывать кусочки мира; самым маленьким, самым подлым, самым напуганным просто достаются самые маленькие кусочки. Я вспоминаю случай с прославленным Иммануилом Кантом, когда на одном из его
