есть некую всемогущую силу, которая может мгновенно изменить его судьбу и естественный порядок вещей. Гринакр с блестящей уместностью замечает, что Герман Геринг спрятал капсулы с ядом в анусе, чтобы покончить с собой в последнем жесте вызывающей силы61. Это мстительное изменение обычного хода вещей: использование уязвимого места в качестве источника трансцендентности, контейнера для секретного амулета, который обманет судьбу. И все же это, в конце концов, является квинтэссенция анальности: это протест всех культурных изобретений как анальной магии, призванный доказать, что из всех животных один человек ведет волшебную жизнь в великолепии того, что он может вообразить и создать – того, что он может, образно говоря, вытолкнуть из ануса.
Последняя особенность таинственных ритуалов заключается в их драматизации; и именно поэтому деятельность фетишистов и связанных с ними извращенцев, таких как трансвеститы, всегда завораживала наблюдателей. Они разыгрывают сложную драму, в которой их удовлетворение зависит от точной постановки сцены; любая мелкая деталь или несоответствие точной формуле все портит. Правильные слова должны быть произнесены в нужное время, туфли расставлены определенным образом, корсет надет и зашнурован правильно, и так далее62. Фетишист готовится к акту таким образом, чтобы сделать его безопасным. Кастрационная тревога может быть преодолена, только если преобладают правильные формы вещей. Это поведение заключает всю идею ритуала – и, опять же, всей культуры: созданные руками человека формы вещей, преобладающие над естественным порядком, укрощающие его, трансформирующие и делающие безопасным.
Именно в трансвестизме мы видим особенно богатую постановку драмы трансцендентности. Нигде мы не видим такого поразительного дуализма культуры и природы. Трансвеститы верят, что могут трансформировать животную реальность, облачая ее в культурные одежды – точно так же, как это делают люди, которые пышно одеваясь, чтобы отрицать, как выразился Монтень, что, каким бы великолепным ни был трон, они сидят на нем «на заднице», как и любое животное. Клинический трансвестит, однако, даже более предан своему делу, чем обычный человек, и, кажется более простодушным, будучи полностью одержимым этой властью одежды, которая может создавать идентичность. Часто это начинается с нарядов для кукол в детстве или в переодевание с сестрой, где вместе с одеждой меняется и личность играющего63. Очевидно, что для этих людей «спектакль – это главное», и они так же, как актеры, посвящают себя полностью тому, чтобы быть тем, кем делает их одежда.
Кем они хотят быть? Кажется, они хотят опровергнуть комплекс кастрации, преодолеть видовую идентичность, разделение полов, случайность приобретения того или иного пола и ограничивающую судьбу, неполноценность каждого из нас, тот факт, что мы являемся фрагментом не только природы, но даже целого тела. Трансвестит, кажется, хочет доказать реальность гермафродитизма, обладая пенисом, но представляясь женщиной64. «Я хочу быть своей сестрой и при этом еще и сохранить пенис», – сказал один пациент:
Когда он занимался своими извращенными практиками, у него была привычка, как только произошло семяизвержение, как можно быстрее срывать с себя чужую одежду. В связи с этим у него возникала ассоциация, как будто его предупредили, что, если часы пробьют полночь, пока он корчит рожи, его лицо останется таким, каким было в момент удара. Таким образом, он боялся, что он может «застрять» в своей женской роли, и это повлечет за собой потерю пениса65.
Очевидно, это один из способов подтвердить, что идет игра на выживание, спектакль является реальностью, и если кто-то попадется, когда часы бьют двенадцать, он может потерять все. Нечто похожее Бак рассказывает о своем пациенте:
Одевание и раздевание перед зеркалом долгое время преобладало в его практике. Пенис был перевязан и очень сильно оттянут назад, а яички убраны в паховый канал. Такие эпизоды сопровождались сильной кастрационной тревогой – он боялся, что ствол члена сломается и останется кривым, что семенной канатик оборвется и он станет бесплодным66.
Игровой контроль секса не поглощает тревогу полностью, вероятно, опять-таки потому, что опасность усиливает ощущение реальности игр и из-за неизбежного чувства вины за то, что теперь личность полностью затмевается телом в обеих своих гендерных формах, что может означать только то, что индивидуальность полностью подавлена.
Нет сомнений в простодушном стремлении к магической эффективности одежды. Пациент Фенихеля, увидев один раз искалеченного мальчика, «почувствовал желание поменяться с ним одеждой. Под этим подразумевалось отрицание того, что мальчик действительно был калекой»67. Но часто эти фантазии можно превратить в реальность.
У одного из пациентов Гринакр было много фантазий о превращении мальчиков в девочек и наоборот, и он в итоге стал эндокринологом!68 Из этого можно сделать вывод, что трансвестит и фетишист не живут лишь иллюзиями. Они мельком увидели правду, которой живут все люди: культура действительно может изменить природную реальность. Нет жесткой и четкой границы между культурным и природным творческим подходами. Культура – это система символов, которая на самом деле дает силу, чтобы преодолеть «кастрационный комплекс». Человек может частично создать сам себя. На самом деле, с этой точки зрения, мы можем понять трансвестизм как идеальную форму causa sui, прямые сексуальные отношения с самим собой без необходимости идти «кружным» путем через партнера-женщину. Как отметил Бакнер в своем эссе, трансвестит, кажется, развивает в себе женскую личность; это дает ему внутренние отношения двух человек, настоящий «внутренний брак»69. Он ни от кого не зависит в сексуальном удовлетворении, так как сам может играть «вторую роль». Это логическое следствие гермафродичной полноты, превращение себя в собственный мир.
Нигде не найти лучшего примера размывания границы между фетишистским и культурным творчеством, чем в древней китайской практике бинтования ступней у женщин. Эта практика уродовала ступни, которые, даже деформированные, в то время были объектом почитания мужчин. Сам Фрейд отметил эту практику в связи с фетишизмом и сказал, что «китаец, кажется, хотел отблагодарить женщину за то, что она покорилась кастрации»70. Опять же, глубокое понимание концептуализировано и сформулировано немного не по существу. Скорее следует сказать, что эта практика представляет совершенный триумф культурной изобретательности над лапой животного – именно то, чего фетишист достигает с помощью обуви. Почитание, таким образом, является тем же самым: благодарностью за преобразование естественной реальности. Изуродованная нога – это свидетельство и символическая жертва эффективности культуры. Китайцы, таким образом, почитают сами себя, свою культуру в ступне, которая теперь стала священной именно потому, что оставила заданную и пресную реальность повседневного животного мира.
Но где-то мы должны провести грань между творчеством и провалом, и нигде эта линия не ясна больше, чем в фетишизме. Анальный протест культуры может быть саморазрушительным, особенно если мы
