Ранка, которая в противном случае казалась бы легкомысленной. В письме 1937 года он писал:
Внезапно… когда я лежал в постели, мне пришло в голову, чем на самом деле была (или есть)«Вне психологии». Вы знаете, чем? Глупостью! Все это сложное и тщательно продуманное объяснение человеческого поведения – не что иное, как попытка придать смысл одному из самых сильных мотивов поведения, а именно глупости! Я начал думать, что это не просто плохо, а подло – потому что многие действия или реакции, которые кажутся подлыми, просто глупы, и даже называть их плохими – оправдание96.
Наконец, мы можем видеть, насколько по-настоящему неразделимы области психиатрии и религии, поскольку они обе имеют дело с человеческой природой и конечным смыслом жизни. Оставить глупость позади – значит осознать жизнь как проблему героизма, которая неизбежно становится отражением того, какой должна быть жизнь в ее идеальных измерениях. С этой точки зрения мы можем видеть, что извращения «личной религии» не являются «ложными» по сравнению с «истинными религиями». Они просто менее экспансивны, менее благородны и ответственны. Все живые организмы обречены на извращение, на ограниченность бытия в качестве частичек большей совокупности, которая сокрушает их, которую они не могут понять или по-настоящему справиться, – но все же должны жить и бороться внутри нее. Таким образом, мы по-прежнему должны задать вопрос в духе старого мудрого Эпиктета: какое извращение подходит человеку?[114]
Часть III
Ретроспектива и заключение: дилеммы героизма
Глава 11
Психология и религия: что такое «героизм личности»?
Если есть наука, в которой человек действительно нуждается, то эта, которой учу я. Это наука о том, как правильно занять то место в творении, которое отведено человеку, и как узнать, кем нужно быть, чтобы считаться человеком.
Иммануил Кант
Когда мы молоды, нас часто озадачивает тот факт, что каждый человек, которым мы восхищаемся, имеет свою версию того, какой должна быть жизнь, что такое хороший человек, как жить и так далее. Если мы особенно чувствительны, это не просто озадачивает, а приводит в уныние. Большинство людей обычно следует идеям одного человека, а затем другого, в зависимости от того, кто виднее на горизонте в каждый конкретный момент времени. Тот, у кого самый глубокий голос, самый привлекательный внешний вид, наибольший авторитет и успех, обычно и получает нашу кратковременную верность. Все свои идеалы мы пытаемся создавать по его образцу. Но жизнь идет вперед, и в какой-то момент все эти разные версии истины становятся немного жалкими. Каждый думает, что у него есть формула победы над жизненными ограничениями; он с уверенностью знает, что значит быть человеком, и обычно пытается найти последователей, разделяющих его конкретную точку зрения. Сегодня мы знаем, что люди стараются обратить других в свою веру, потому что это не просто жизненная привычка: это формула бессмертия. Конечно, не каждый обладает авторитетом Иммануила Канта, чьи слова приведены в эпиграфе к этой главе, но в вопросах бессмертия все обладают одинаковой самодовольной убежденностью. Это кажется извращением, потому что каждый диаметрально противоположный взгляд выдвигается с одинаковой сводящей с ума уверенностью; и авторитеты, которые одинаково безупречны, придерживаются противоположных взглядов!
Взять, к примеру, мысли Фрейда о человеческой природе и его идею о том, что он стоит на вершине пирамиды борющегося за выживание человечества:
…Я обнаружил, что в целом в людях мало «хорошего». По моему опыту, большинство из них – отбросы, независимо от того, признают ли они это открыто ту или иную этическую доктрину или вообще не имеют ее… Если мы будем говорить об этике, то я поддерживаю высокий идеал, от которого большинство людей, с которыми я столкнулся, неимоверно далеки.
Когда, возможно, величайший из когда-либо живших психологов бросает стандартную фразу «по моему опыту», она обладает авторитетом папской буллы в Средние века. Конечно, он также подразумевает, что, если большинство людей – отбросы, то некоторые – нет, и мы можем предположить, кто является одним из этих немногих исключений. Нам напоминают о тех некогда популярных книгах по евгенике, на обложке которых всегда есть красивая фотография автора, сияющего жизненной силой и индивидуальностью, олицетворяющего собой идеальный тип для аргументации заложенных в книге идей.
Как и следовало ожидать, вряд ли все согласятся с самооценкой Фрейда; почти каждый из несогласных с ним учеников мог найти что-то, за что можно было бы смотреть на учителя свысока, с некоторой снисходительной жалостью. Вильгельм Райх однажды заметил, что Фрейд попал в ловушку психоаналитического движения, попал в ловушку собственных учеников, и даже его рак был, вероятно, результатом того, что он замкнулся в себе, будучи не в состоянии действовать свободно12. Видите? Мы снова сталкиваемся с той же проблемой: суждение Райха имело бы больше влияния, если бы исходило от бога, а не от человека, который был еще более увлечен собственным движением и который был решительно и позорно им уничтожен. Юнг тоже считал Фрейда чрезвычайно ограниченным, но рассматривал его ограничения как необходимую часть фрейдовского даймона, его гениальности и своеобразного послания. Но, возможно, это понимание было на самом деле отражением собственной демонической склонности Юнга к алхимии, почти шаманского качества его внутренней жизни3. Никто иной как исследователь человеческой природы Эрих Фромм, написал о Юнге свои самые горькие строки, обличая его как врага науки. Жаль простого смертного, снующего под ногами всех этих великанов, швыряющих друг в друга глыбы заявлений.
Я даже не упомянул убедительные взгляды Ранка на ограничения Фрейда. В системе мышления Ранка самое главное суждение, которое, вероятно, можно было бы сделать относительно этих ограничений, заключалось в том, что он разделял человеческую слабость невротика: ему не хватало способности к иллюзии, к творческому мифу о возможностях творения. Он видел вещи слишком «реалистично», без их ауры чуда и бесконечных возможностей. Единственной иллюзией, которую он себе позволил, была иллюзия собственной науки, а такой источник должен был быть шаткой опорой, потому что исходил из собственных энергий, а не из могущественного запредельного. Это проблема творческой личности в целом: он создает собственные новые значения и должен, в свою очередь, быть ими поддержан. Диалог слишком запутан, чтобы его было легко вести. Отсюда и идет пожизненное двойственное отношение Фрейда к ценности потомства и славы, а также надежности всей панорамы эволюции. Мы уже касались всех этих вопросов, сравнивая Фрейда и Кьеркегора, и теперь снова к ним возвращаемся. Об идеальном человеческом характере
