с детства знаешь.
— В том и дело. Жаль мне… Надо себя в руках держать! — Николай неожиданно стукнул кулаком по столу. — У других, может быть, еще хуже. А ничего… живут. Ты даже ни разу не поговорил с ней, не проводил до крыльца. Разве она сказала тебе когда-нибудь на прощанье: «Приходи, ждать буду!» Нет? Так чего ж ты в самом деле? Выдумал сам и страдает! Иди к черту! — Николай притянул к себе Аркашку, потрепал его и подтолкнул к двери: — Ступай! Тете Клаше привет!
— А ты все-таки подумай, — тихо сказал Аркашка.
— Подумаю! — весело пообещал Николай.
Давно уже работала вторая смена; Николай решил выйти в цех, толкнул дверь, зажмурился от резкого света и, спускаясь по лестнице, плохо видел, что делается внизу. Попав в первый пролет, он вспомнил о Семене Пушкареве и невольно повернул к «точилу», с улыбкой думая о цеховой шутке. К его удивлению, у «точила» стояла Нина. Он коснулся ее плеча.
— Вот не ожидал!
Ее круглое личико покраснело, глаза блеснули слезами. Она прикусила губы и наклонила голову. Николай растерялся.
— Что с тобою?
Давно знакомое ему серенькое платье показалось очень бедным, а косынка — выцветшей и потрепанной. Он взял девушку за руку, но, боясь, что она расплачется, отпустил и произнес как можно строже:
— Чего молчишь?
— Вы не подумайте, — не глядя на него, сказала Нина, — это я сама… он меня не просил, он ничего не знает. Я не успела повидать его после смены, а знаю, как ему было трудно, ничего почти не сделал, потому что ведь первый день. А норму надо выполнять…
Николай еле сдержал улыбку и все еще строго проговорил:
— Так ты решила за него? Нельзя баловать людей. Вижу, что он тебе нравится, он и мне нравится. Хороший парень, а теперь ему нужно стать хорошим токарем. Ты и не должна работать за него. Показать — другое дело. Поняла? Но не это самое главное. Главное в том, что он ведь тоже человек, да еще, представь себе, мужчина. А если он узнает, что за него девушка работала? Да ему же гордость покоя не даст. А к этой гордости если еще цеховых ребят прибавить, тогда совсем парню жизни не будет. Ясно? Он тебя после этого возненавидит. — Николай сдвинул брови. Разве бы он мог допустить, чтобы Надя, жалея, что-то сделала за него? — За детали эти спасибо, они пригодятся, но ты их убери подальше от станка и отправляйся домой. — Он посмотрел на горку деталей и добавил: — А еще говорят, на «точиле» нельзя работать!
К ним подошел мастер второй смены.
— Не знаю, Николай Павлович, — сказал он, — о чем вы тут говорите, но я уже два раза у нее спрашивал: что за работа, кто поставил? Не могу добиться, молчит.
Леонов спокойно посмотрел на него.
— Кто, говоришь, поставил? Я поставил. Нам такая деталь нужна была, вот я и попросил, чтобы на вторую смену осталась.
— Так бы и сказала. А чего ж молчать-то?
Нина отвернулась, улыбаясь сквозь слезы.
Николай пошел по цеху, наклонив голову и слушая стук своих шагов по железным плашкам пола.
…«А слезы-то, слезы! — думал Николай, вспоминая счастливое лицо Нины. — Вот как бывает».
Это не давало ему покоя весь вечер.
«Нет, так нельзя. Не могу! Пойду, увижу ее!» — твердо решил он и утром следующего дня пошел знакомой дорогой мимо коксовой батареи.
В оконце пятнадцатого коксовыталкивателя он заметил задорное мальчишеское лицо.
— Эх, ты, на машине! — крикнул ему Николай, сложив руки рупором. — А где Надежда?
— Вспомнил! Она уже скоро месяц, как на курсах. Ступай в учебный комбинат.
Николай обрадовался. Она помнит о нем, помнит, — приняла его совет, пошла учиться…
«Какой же я дурак! Обиделся! Обижаться на девушку! А потом еще всякое стал выдумывать… Аркашку ругаю, а сам не хуже выдумщик! Может быть, ничего между ними нет и не было никогда, а я воображаю и мучаюсь… Пойду».
Вечером, часов около восьми, он сидел на крыльце учебного комбината, не решаясь войти в вестибюль, — за стеклянной перегородкой мелькала чья-то тень. Николай не помнил, долго ли он просидел, но, едва заслышав шум, поднялся. Вместе с другими курсантами мимо прошла Надя в знакомом сереньком пальто и синем берете. Николай невольно отодвинулся в тень: Надю вел Плетнев, бережно поддерживая под локоть.
Хорошо, что не заметили! Ничего больше Николай и не хотел в такую минуту. Невеселая минута. Зато все ясно. Теперь вот успокоится сердце, перестанет стучать, как пойманное, и все будет хорошо… Вот оно — тише, тише… Стук его утихает так же, как утихает стук ее каблучков по асфальту. Вот они стихли и стихло сердце. Теперь только одно — не думать, завалить себя работой, онеметь, превратиться в ледышку.
Забыть… Но ведь думается! Если бы не думалось!.. Если бы знать, куда девать себя!
А тут еще Аркашка… Опять пришел со своей бедой. И лицо такое вытянутое, жалостливое. Даже зло на него смотреть, словно видишь самого себя!
— Слушай, Аркадий, что ты ко мне привязался? Какой институт в октябре? И потом… не на ней же одной свет клином сошелся!
И вдруг эта случайная мысль привела за собой другую: клин клином вышибают… Так просто ее не забыть, легче забыть с другой. Еще вчера эта мысль показалась бы пошлой, а сегодня она стала спасительной. И вспомнилась Лена Семенова. Она же ему нравилась… Это все равно что с горя напиться. А что еще остается делать?
Лена удивилась. Но радостное удивление не помешало ей заметить, что Николай был в таком состоянии, словно с ним что-то случилось. Он тащил ее с собой на улицу, куда-нибудь, все равно куда…
— Что с тобой? — спросила она его на крыльце. «Не выпил ли? Кажется, нет…»
— Слушай, Ленок, вот что… я давно хотел сказать, — ты мне нравишься… понимаешь?
Лена посмотрела на него широко раскрытыми глазами и наивно спросила:
— А почему же ты не говорил?
— Что? — спросил он.
По этому глупому, неожиданному вопросу она поняла, что Николай ее не слушает, что он чем-то озабочен. И вдруг, как бывает в минуту просветления, догадалась, что произошло с ним.
— А где же та, помнишь? Ты с ней недавно гулял по городу…
Николай не ответил. Лена дернула его за рукав, словно хотела привести в чувство, и опять, уже более настойчиво, спросила:
— Где та девушка? Слышишь?..
— Я о ней и думать не хочу! — проговорил Николай. — Ты мне… понимаешь… всегда нравилась. Еще, помню, когда я приехал… когда в комитете комсомола встретились…
