Я замолчал и посмотрел на приятеля.
Примерно с десяток секунд мы сверлили друг друга хмурыми взглядами, потом Смирнов неожиданно сгорбился, отвернулся и тихо пробормотал:
— Ладно. Теперь уже всё равно. Из органов меня точно попрут.
Забрав у меня пистолет, он неспешно побрёл к валяющемуся у крыльца «Юрию Павловичу».
— А ты иди в дом, готовься, — бросил он, склонившись над телом и вынимая из кармана кассету. — Я тут как-нибудь сам…
Вторая кассета сгорела в печке меньше чем за минуту. Смирнов кинул её туда сразу, как только вошёл в комнату. Мы с Шурой ждали его около четверти часа. Контрольный срок уже наступил, но лампочка извещателя ещё не горела…
Как работает ретранслятор, я выяснил два дня назад, во время разговора в библиотеке.
Однако сегодня, кровь из носу, мне требовались подробности.
Поэтому, пока Михаил наводил порядок на улице, я вытягивал из Синицына всё, что только возможно.
Приятель откровенно тупил. Складывалось ощущение, что он меня просто боится.
Впрочем, немудрено. После того, как я замочил пятерых, да ещё топором, любой здравомыслящий человек, как минимум, стал бы относиться ко мне настороженно. Мало ли что придёт в голову этому отморозку. А вдруг он кукухой от сделанного поехал? Вот как возьмёт сейчас что-нибудь острое и ка-ак начнёт всех резать налево-направо…
Переубеждать Синицына мне было некогда. Время утекало сквозь пальцы, и если бы я не выяснил то, что меня волновало, прямо сейчас, эксперимент мог бы и не состояться…
— Так, значит, ты говоришь, других попаданцев здесь быть не должно?
— Ну… теоретически это возможно, но…
— Да перестань, блин, мямлить. Говори то, что думаешь. Конкретно. Должно или не должно?
— Я не знаю.
— А ты подумай.
— Да я уже думал.
— И что?
— В теории всё может быть. На практике…
Синицын развёл руками. Вид у него был виноватый.
— Ладно. Зайдём с другой стороны, — я несколько раз стиснул пальцы в ладонях, после чего коротко выдохнул. — В общем, задача такая. Предположим, у нас есть второй попаданец… Я сказал, предположим! — возвысил я голос, заметив, что Шурик испуганно съёжился. — Так вот. Мы знаем, что этот попаданец прибыл к нам из ещё одной, не моей, не твоей, а новой третьей реальности, и его появление было спровоцировано твоими экспериментами в будущем.
— Неправда, я ничего такого не провоцировал, — попробовал отбояриться будущий доктор наук.
Шлангануть у него, понятное дело, не получилось.
— Ты здешний — нет, а будущий — запросто. Но это сейчас не важно, а важно то, насколько мы все теперь с этим товарищем связаны. Что будет, если я, например, уйду в своё время, а он останется здесь? Или наоборот, он уйдёт в своё время, а я останусь? И вообще, сможем ли мы уйти по отдельности или нам надо уходить сразу обоим? А? Что скажешь?
На этом месте Шура, наконец-то, задумался.
— Ну? Думай давай. Ты же умный, — «подбодри́л» я его.
Ответом он разродился секунд через десять:
— Эээ… в теории по отдельности вы не уйдёте. Вселенная должна или вытолкнуть вас обоих, или обоих оставить.
Я мысленно выругался. В этом вопросе Лена была абсолютно права, а я… не смог её защитить.
— Ну, хорошо. Выяснили. А что будет, если, к примеру, один из этих попаданцев умрёт. Здесь умрёт, до того как отправиться в своё время?
— А почему это он должен здесь умереть? — удивился Синицын.
— Потому что у задачи такие условия, — рявкнул я, не сдержавшись.
— Ага… Ага… Понимаю, — забормотал Шурик, втягивая голову в плечи.
Я знал, что он ни в чём не виновен, но в этот момент мне действительно хотелось двинуть его по башке чем-то тяжёлым, чтобы у него мозги заработали.
— Ну, в общем, так, — нервно сглотнул приятель. — Будет, наверное, следующее. Тот, кто пришёл первым — это ведущий. Второй — ведомый. И они действительно связаны не по трёх, а по двухкварковой схеме. Кварк-антикварк. Один должен обязательно быть мужчиной, другой — женщиной. Если ведущий в этой паре умрёт, ведомый сможет вернуться к себе лишь через тридцать лет, когда этот мир погибнет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А если наоборот?
— Если наоборот, ведущий, я полагаю, всё-таки сможет уйти, ведь обе новых реальности завязаны на него, а не на ведомого.
— А что тогда станет с ведомым?
— Не знаю, — развёл руками Синицын. — Ведомый по твоим условиям умер. Возможно, он возродится в своей реальности через те самые тридцать лет, а может быть, он исчезнет и здесь, и там навсегда. В конце концов, это только теория. Без практики и статистики ничего точного предсказать невозможно.
Мои кулаки сжались до хруста в костяшках.
Только сейчас до меня наконец дошло, что сделала Лена, зачем она бросилась следом за мной, почему подставилась под предназначавшуюся для меня пулю.
Она всё знала. Знала наверняка, что Махов обязательно выстрелит и кого-то убьёт и что этим убитым, скорее всего, буду я. Допустить это было для неё… наверное, хуже смерти. Даже не потому, что она и вправду любила меня, а потому что была уверена: если ведущий умрёт, этот мир обречён…
— Похоже, горит, — сообщил Михаил, когда мы уже почти перестали смотреть на контрольную лампочку.
Часы показывали без четверти семь.
Не знаю, какие проблемы возникли у тамошних Синицына и Смирнова, но, так или иначе, в будущем их удалось разрешить. Лампа горела, устройство тихонько попискивало.
— Ну, всё! Давайте, давайте! Рассаживайтесь! — спохватился Синицын, вскакивая и бросаясь к внезапно включившемуся ретранслятору.
— А куда торопиться? Без нас всё равно не начнут, — пошутил я, неспешно вставая со стула.
Шурик дёрнул щекой, но спорить не стал. Нервы и так на пределе, а «шутки» — обычное проявление всё той же нервозности.
Конструкция ретранслятора представляла собой трёхлучевую звезду на высокой подставке диаметром около метра. Каждый луч заканчивался небольшим раструбом из полутора десятков алюминиевых «лепестков», снизу располагались приборы управления — разнообразные ручки и тумблеры, сверху средства контроля — световые и стрелочные индикаторы.
Пока Синицын колдовал с тонкой настройкой системы, мы с Мишей расселись по своим местам перед «лепестками». Раструбы, по словам Шуры, должны были «смотреть» точно в лица подопытных.
Глядя на сосредоточенное лицо Смирнова, я неожиданно вспомнил один наш давнишний разговор по душам, случившийся то ли в 2009-м, то ли на год попозже… О своей личной жизни он никогда никому не рассказывал, но… И на старуху, как говорится, бывает проруха…
— Слушай, Миш…
Смирнов повернул голову.
— Фиг знает, что будет после эксперимента, запомним ли мы, что говорили, но кое-что я тебе сейчас расскажу.
— Кое-что о моём будущем? — догадался Смирнов.
— Именно так. Но без конкретики. Так больше шансов, что оно не сотрётся из памяти… Короче, тут дело такое. Лет через несколько у тебя, вероятно, случится одна ситуация, когда придётся решать, что важнее — строго придерживаться инструкций или забить на них и поступить, как велят эмоции.
— Это, в смысле, по закону или по справедливости?
Я покачал головой.
— Нет. Справедливость тут ни при чём. Речь именно об эмоциях. О твоих личных эмоциях. И о твоём понимании, что важнее в данный конкретный момент именно для тебя и… возможно, кого-то ещё, близкого, чья судьба будет тебе небезразлична. И это вовсе не выбор между долгом и совестью. Это, скорее, выбор между прошлым и будущим. Вот как-то так. Большего я тебе, увы, сказать не могу. Иначе это получится та же инструкция, как надо поступать в той или иной ситуации. Единственное, что я могу — это посоветовать: не спеши. И прежде чем что-то решить, подумай, причём, не только умом…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Секунд пять Михаил молча смотрел на меня, потом чуть заметно кивнул и отвернулся к прибору. Запомнит он сказанное или нет — этого я не знал. Как не знал и того, что случится со всеми нами через пару-другую минут…
