Тренер Джерико вывел Ника и Уилла в коридор и двадцать минут их допрашивал. Он был суров, как сержант, муштрующий новобранцев, но друзья упорно держались за свою историю. Когда тренер понял, что ничего не добьется, он отпустил Ника, а с Уиллом прошел в комнату дальше по коридору. Здесь на полу лежали ковры, а вдоль трех стен стояли массивные шкафы со спортивными трофеями. Уилл стал оглядываться по сторонам. Джерико молчал. Призы представляли все соревновательные виды спорта, какие только можно было себе представить. Кубки, медали, наградные ленты, скульптурные трофеи – почти за сто лет.
– Это все ваши команды заработали, тренер? – спросил Уилл.
– Догадливый какой, – буркнул Джерико. – О чем это тебе говорит?
– Что команды у вас всегда были классные. Если только можно назвать классной шайку зажравшихся мажоров.
– Традиция. Традиция и история, – сказал Джерико. – Обесчестишь прошлое – опозоришь настоящее и уничтожишь будущее. Откуда ты?
– Из Калифорнии.
– Это я уже знаю. Откуда такой взялся?
– Не знаю.
– Ребята приезжают сюда, распираемые самовлюбленностью, манией величия и всякими глупостями цивилизации, которая их вырастила. Они в этом не виноваты. Вот если они такими же отсюда уйдут, это будет наша вина.
Уилл с изумлением обнаружил, что ему нравится откровенно беседовать с Джерико. За свирепой внешностью и взрывным темпераментом скрывался прямой и честный человек.
– С этим я согласен, – сказал Уилл.
Джерико шагнул ближе к нему и посмотрел на него в упор.
– Раз уж ты оказался здесь, то главное вот что: что у тебя внутри, и хорошо ли ты будешь слушать то, чему оно пытается тебя научить. Уяснишь это – и ты обретешь слияние с Ваканом. С Великой Тайной. Тогда и поймешь, откуда ты взялся.
Темные глаза Джерико были подобны рентгеновским лучам. У Уилла волосы на предплечьях встали торчком.
– Тайны открывают цели, – сказал Джерико спокойно, без пафоса. – Жизнь без цели – сама для себя наказание. Ты когда-нибудь задумываешься о своей цели?
– В последнее время – да.
Джерико подошел к большому глобусу, закрепленному на стойке, и, повернув его, проговорил:
– Одна из наших общих целей в том, чтобы служить хранителями нашего мира.
«Теперь он говорит, как Дейв», – подумал Уилл и подошел к глобусу.
– Знаешь, как ужасно видеть, как гибнет твоя цивилизация? – спросил Джерико.
– Простите, вы говорите о…
– О моем народе. О нашей вере, о наших богах, о нашей культуре. Все это исчезло, – сказал Джерико. – Мы знаем, что любая цивилизация со временем сменяется другой. Каждое животное, все живое уступает тому, кто занимает его место. Недолговечность, мимолетность. Это реальность.
– Я уже слышал об этом, – сказал Уилл, вспомнив лекцию Сангрена.
– Но это не означает, что ты только тем и занимаешься, что покоряешься злу. Мы уже не можем позволить себе таких понятий, как «ты» и «я». Красный, белый, черный, желтый – эти различия уже не имеют значения. – Джерико крутанул глобус, и все цвета слились воедино. – Либо мы все – один народ, либо у нас ничего не выйдет. Думаешь, до нас не было других? Еще как были? Еще до того, как на эти земли пришел мой народ. Задолго до того. Прямо здесь.
В кабинете воцарилась тревожная тишина.
– Вы имеете в виду… в Висконсине?
– Они не были похожи на нас, – сказал Джерико, остановив вращение глобуса. – Но их истребили те же самые опасности: безумие, равнодушие, дисгармония. Общества тоже заражаются болезнями. Как думаешь, почему?
– Понятия не имею, – признался Уилл.
Джерико открыл крышку резной деревянной шкатулки, стоявшей на полке рядом с трофеями. Из шкатулки он вынул четыре деревянные палочки, к концам которых были прикреплены несколько перьев. Он сделал этими палочками несколько круговых движений, не спуская глаз с Уилла.
– Потому что никто не защищен. Несовершенство – часть того, что ты жив, – сказал Джерико. – Этому миру нужны не новые идеи. Ему нужна древняя мудрость. Если ты усовершенствуешь свое зрение, ты увидишь дорогу, ведущую вперед. Стань воином в битве между тьмой и светом. У тебя есть любимое животное?
– Я об этом никогда не задумывался, – озадаченно признался Уилл.
– А ты задумайся. Поищи это животное в своих снах, – сказал Джерико, едва прикоснувшись перьями ко лбу Уилла. – А потом расскажешь мне, кто тебе снится – медведи… или хорьки.
– «Медведи или хорьки»? – переспросил Ник. – Нет, ничего не понимаю. Дай передохнуть.
– Он так сказал, – проговорил Уилл.
Они шли к кампусу, закончив тренировки. Быстро вечерело. Поднялся ветер, он бил в лицо, и это было еще хуже мороза. На востоке собрались темные тучи, быстро падало давление. К кампусу двигался грозовой фронт – может быть, первая зимняя буря в жизни Уилла.
– То Хорьковые Норы, то хорьки? – недоумевал Ник. – Странно как-то. Ну, в смысле: почему не обезьяны или цыплята?
– Он сказал, что хорьки – единственные животные, которые убивают больше, чем нужно для жизни, – сказал Уилл. – Они убивают, потому что им это нравится.
– Ладно, это гадость жуткая, – буркнул Ник. – Кстати, о хорьках. Как думаешь: Тодд нас заложил? Джерико знает, что это мы надрали задницу его команде?
– Мне кажется, что Тодду вряд ли захочется в этом признаваться, а ты как думаешь?
– Не знаю, – пожал плечами Ник. – Я в такие передряги никогда не попадал.
– Да ну? Сколько раз ты участвовал в драках? – спросил Уилл.
– Включая сегодняшнюю? Тридцать один.
Уилл резко остановился.
– Ты дрался тридцать один раз? И тебя ни разу не побеждали? Тридцать один – ноль?
Ник снова пожал плечами – немного смущенно. Они пошли дальше.
– Чел, нет смысла драться, если собираешься проиграть. Ты не знаешь, где я вырос. Мальчишки в маленьких городках драться учатся раньше, чем ходить. Мой отец говорит, что я вырубил четырехлетнего пацана, когда тот пытался стащить одеяльце из моей колыбельки. А у тебя с драками как?
Уилл растерялся.
– С драками? Кроме сегодняшней? Ни одной.
– То есть ты столько кочевал с места на место, и тебе ни разу не довелось подраться?
– Ну, пришлось пару-тройку раз кое-кого обогнать, – сказал Уилл.
Ник покачал поднятым кулаком.
– Это считается, брателло.
– А вот я даже не догадывался, что ты такой крутой драчун, – признался Уилл.
– Пусть так и остается, – негромко проговорил Ник. – С тех пор как я здесь, это первая потасовка. Я обещал папе исправиться. Узнает про это – прибьет меня к чертям.
– Если так, прости, что тебе пришлось вмешаться.
– Да нет, не извиняйся. По правде говоря, я тоскую по возможности выпустить пар, – сказал Ник, на ходу изображая боксерские удары. – Не в том смысле, что я сам стараюсь нарваться, но в моем мире что будет, если кто-то услышит, что ты гимнаст? Это все равно, что сказать, что ты флорист или бальными танцами занимаешься.
