– Не правда, – решительно возразил Брониславский. – Все выполнено на самом высоком уровне. Просто гарантированный срок существования модифицированной личности пять-шесть лет. Его можно продлить, но для этого пациент должен находиться под постоянным контролем и ограждаться от потрясений и ситуаций, вызывающих всплески эмоций. Острые ощущения разрушают уровень наложения – при интенсивной работе мозга блокированные участки вовлекаются в процесс и сливаются с остальными. Я всегда предупреждал об этом. И предыдущие кодировки прошли без осложнений.
К, с трудом удержался от комментария. Из трех предшественников Макса один умер от белой горячки, один в пьяном виде попал под поезд и один повесился. У профессора были своеобразные представления об осложнениях.
Впрочем, они совпадали с его собственными.
– К нему может полностью вернуться память? – Остроухого интересовали вполне конкретные вещи.
– Вряд ли. Детский уровень потерян навсегда... А взрослый... Скорей появятся фрагментарные картинки, особенно при попадании в знакомую обстановку... Известные люди, вещи, ситуации – все это актуализирует соответствующие заглушенные воспоминания. А чем больше брешь в запасном уровне, тем слабее оставшаяся часть.
– А снять блокаду можно? – нетерпеливо спросил К. – Вы могли бы его раскодировать?
– Я?! Гм...
На лице Брониславского проступило выражение недоуменного изумления.
– С технической стороны это несложно, особенно когда шестилетний срок миновал. Но с нравственной... Представляете, каково заглянуть в глаза человеку, у которого ты отнял его "я"? По своей воле никто не пойдет на такое!
– Все ясно, Сергей Федорович, спасибо за полезную беседу. Вас отвезут куда вам нужно. И еще...
Направившийся было к двери психиатр застыл, будто услышал за спиной щелчок взведенного курка.
– Готовьтесь к технической стороне процедуры. А нравственные проблемы я беру на себя.
Так и не обернувшись, Брониславский вышел.
Тиходонск, 13 февраля 1997 года, 10 часов 40 минут, минус три, солнечно, действуют оперативные планы «Кольцо» и «Перехват».
На этот раз оперативное совещание в «Тихпромбанке» закончилось довольно быстро. Митяев доложил анализ ситуации. По мнению информационной службы обстановка за последние двое с половиной суток изменилась в лучшую сторону. Самым свирепым мстителем за Тахира был Кондратьев. После его гибели к руководству группировкой фактически пришел Гуссейнов, для которого все происшедшее было только полезно, ибо расчистило путь к власти. Новый вожак формально обозначил намерение рассчитаться с виновными, но особого рвения проявлять не станет. Если доказать, что Лапин действовал сам по себе и не имеет никакой связи с банком, вопрос о мести отпадет и Гуссейнов охотно пойдет на примирение.
– Какие есть мнения по этому поводу? – спросил Юмашев, обводя взглядом сотрудников службы безопасности и информационной службы.
– Выводы правильные, – высказался за всех Тимохин.
– Пожалуй, – согласился председатель правления. У него было хорошее настроение и прекрасное самочувствие. – Но теперь надо найти Лапина! Как идет эта работа?
– Дома он не появлялся, – доложил Ходаков. – Наши ребята установили, что несколько дней он жил в «Интуристе», но десятого не пришел ночевать, хотя номер был оплачен до утра. Пока других сведений нет.
Юмашев вздохнул. Он никогда не думал, что столь ничтожная фигура будет играть в его судьбе столь важную роль.
– Тогда по местам. Поиски продолжать, контактировать с милицией и со всеми, с кем можно...
Присутствующие прекрасно поняли, кого он имел в виду.
Вернувшись к себе в кабинет, Ходаков сел за стол и принялся рисовать на плотном, иссиня-белом листе дорогой финской бумаги неразборчивые узоры. Первый раз в жизни ему не хотелось работать. Плести невидимые сети, расставлять ловушки, изучать слабости людей и использовать их в своих интересах, загонять кого-то в угол...
Кедр вспоминал Зою. Когда она надевала колготки, он зажег свет и убедился, что белые ноги чисто выбриты, значит, у нее есть постоянный любовник. Тогда это его не тронуло, но сейчас сердце жгла ревность. Надо позвонить и договориться о встрече... В былые времена она откликалась охотно, но как будет сейчас, он не знал... Бросить к чертовой матери все дела и укатить с ней в Эмираты? Жаркое солнце, ласковое море в феврале... Никогда раньше он не мог себе этого позволить. А сейчас такое путешествие вполне реально. Кедр почувствовал, что больше всего на свете хочет оказаться за тысячи километров отсюда, на горячем песке, возле комфортабельного отеля, рядом с женщиной, которую, оказывается, любил и любит до сих пор.
Прозвонил телефон, по многолетней привычке он мгновенно сорвал трубку.
– Ходаков!
– Наконец-то! Вчера целый день не могла тебя застать...
– Зоя?!
– Твой Лапин приходил к нам позавчера. Искал Рубинштейна. Интересовался профессором Брониславским из Москвы. Собирался ехать к нему.
Лиса всегда излагала информацию четко и лаконично.
– В Москву? – Все, о чем Кедр только что думал, вылетело из головы.
– Да, в Москву.
– Молодец!
Перед глазами все еще стояли ее гладкие белые ноги с аккуратными пальчиками, но они отодвигались на задний план.
– Давай встретимся? – по инерции спросил Кедр.
– Когда?
Действительно, когда? Новая информация требовала срочной отработки, и планировать сейчас ничего нельзя.
– Я тебе позвоню.
– Через шесть лет? – Чувствовалось, что она обижена. И есть за что.
Но сейчас неподходящее время для выяснений.
– Я тебе позвоню, – повторил он и положил трубку.
Через несколько минут Ходаков и Тимохин сидели напротив Юмашева, который по ВЧ связывался с Москвой.
– Тебе что-нибудь говорит фамилия Брониславский? – спросил банкир, когда связь установилась.
– Нет, а что? – ответил К.
– А то, что Лапин отправился к нему.
– Он в Москве?
– Да.
– Ну и ладно, – безразлично произнес К. – У меня к нему уже нет вопросов. Произошла ошибка.
– Бывает, – столь же равнодушно сказал Юмашев и положил трубку. – Быстро! – азартно заорал он в следующую секунду. – Возьмите Степана, и в аэропорт! Я оплачиваю спецрейс, не позже двух вы должны быть в Москве!
Возле двери банкир придержал Тимохина за рукав и шепнул на ухо:
– Если при нем окажется чемодан, загляни – там могут быть очень большие деньги.
– Быстро! – за тысячу километров от Тиходонска заорал Куракин. – Собрать людей и найти Брониславского! Группа домой, группа – на работу!
Квартиру Макса – под контроль!
Начинался последний этап охоты. Самый опасный для дичи. Но и для охотников тоже, если дичь способна за себя постоять.
Метель прекратилась, пушистый снег лежал на мостовой и тротуарах, ребристые скаты «БМВ» нарушили нетронутую белизну тихого переулка на Сретенке. Четырехэтажный фасад массивного здания, выстроенного по архитектурным стандартам пятидесятых годов, растянулся почти на квартал. У массивной деревянной двери висела чуть покосившаяся вывеска: «Центральный научно-исследовательский институт мозга». Жители соседних домов могли подтвердить, что она появилась совсем недавно: раньше здание окутывала глухая репутация секретного объекта. И охрана была соответствующей: бдительные подтянутые молодые люди в военной форме.
Теперь в вестибюле сидел пенсионер с огромной треугольной кобурой, в которой помещался допотопный потертый «наган» – бессменное оружие ВОХРа.
Он читал газету и вяло взглянул в сторону открывающейся двери.
– Где издательство журнала общества психиатров? – уверенным голосом спросил Макс, поднеся к лицу вохровца свой старый пропуск, разрешающий проход всюду.
Тот загипнотизированно махнул рукой:
– На второй этаж, четвертая дверь справа.
Подойдя к нужному помещению. Макс принял совершенно другой облик и робко постучался. В издательство вошел застенчивый аспирант, горящий желанием выполнить поручение своего шефа.
– Профессор Брониславский перестал получать «Вестник», – заискивающим тоном обратился он к строгой даме в официальном темном жакете и белой блузке. – Уже два месяца. Как только переехал на новую квартиру, так и все...
– Разве он переехал? – Дама повернулась к картотеке, выдвинула ящик, порылась. – У нас никаких изменений нет: Гороховский переулок, дом восемь, квартира двенадцать.
Сморщившись, Макс хлопнул себя по лбу.
– Это я виноват! Сергей Федорович посылал меня, а я забыл... Он поменялся на проспект Мира, сто пятьдесят пять, квартира тридцать.
И пока дама вносила в карточку исправления, канючил:
– Дайте мне хоть один журнальчик... И не говорите, что я пришел только сегодня... Вообще ничего не говорите... А так я положу журнал, будто принесли с задержкой... А предыдущий могли из ящика украсть...
