— Если вы имеете в виду фамилию последнего владельца этой усадьбы, то вы пе ошиблись. А если интересуетесь истинными творцами красоты Архангельского, то речь пойдет о крепостных художниках, архитекторах…
— Да, гений народа…
Они спустились к пруду, а потом вышли на какую-то безлюдную аллею, где под сенью плакучей ивы стояла неприметная скамейка.
— Присядем отдохнем, — предложил спутник. — Вы не возражаете? — И, не дожидаясь ответа, сел на скамейку.
А потом он повел Марину туда, где гуляли обитатели военного санатория, расположенного на берегу Москвы- реки. Спустились на нижнюю террасу, полюбовались бескрайними далями.
— Я буду просить прощения… Мне надо купить сигареты. Я оставлю вас на несколько минут. Разрешите? — И быстро исчез.
Он вернулся минут через десять и снова извинялся.
— То есть сложная операция — покупка сигарет… Пока я нашел киоск…
Часов в пять небо насупилось, надвинулись темные тучи и зашумел ливень. Иностранец подхватил Марину под руку, и они побежали в ресторан.
День был воскресный. Народу набралось много — отдыхающие из санаториев и просто любители загородных прогулок. Метрдотель беспомощно развел руками.
— Прошу прощения. Все места заняты. Однако мы сейчас что-нибудь сообразим. И через минуту он уже провожал их к большому, на шесть персон, столу в углу зала.
Они сели у окна.
— Что будем пить? Коньяк? Русская водка? Шампанское?
Марина мотнула головой, что означало: «Не хочу!»
— Но вы же что-то будете пить… Кроме вашего знаменитого боржома.
— Наше знаменитое пиво. Жигулевское.
— Голос крови. Немцы обожают пиво.
— А я не считаю себя немкой. Я русская. Васильева. До чь своей мамы.
Беседуя со своей спутницей, турист не заметил, как к их столику подошла пара: высокий молодой человек в сером костюме. Свободный и широкий жест, легкий акцент позволили без труда узнать в нем грузина. На вид ему, как и его подруге, было лет двадцать пять.
— Разрешите? — грузин склонился над стулом иностранца и приветливо улыбнулся. — Вы не будете возражать, если мы сядем за ваш стол? Понимаете, создалась безвыходная ситуация, — и он развел руками. — Все места заняты… И только за вашим столом…
Наступило неловкое молчание. Девушка со вздернутым носом упрекнула грузина:
— Я же тебе говорила, Серго, что это неудобно.
Но тут в разговор вмешалась Марина:
— Почему же неудобно? Вы нам вовсе не помешаете. Не так ли, Эрнст Карлович?
Но ответа не последовало.
— Пойдем, пойдем, Серго. Прошу тебя.
И вдруг в голосе Марины зазвенел металл
— Я не очень понимаю ваше молчание, Эрнст Карлович. Молодые люди хотят…
— Что вы, я очень доволен. Великолепное общество.
Контакт наладился быстро, чему в немалой мере способствовал общительный характер грузина. Он тут же атаковал иностранца:
— Вам понравились женские головки Ротари? Не правда ли, изумительны? Мастерски выписаны, хотя и не очень глубоки по характеристике. Согласны? А Робер? А коллекция «антиков»? О, этот князь знал, что надо привозить из Италии. Какая картина произвела на вас самое большое впечатление?
Зильбер, не задумываясь, ответил:
— «Андромаха, защищающая Астианакса». А вам, Марина, понравилось это полотно?
Она подняла брови, усмехнулась и ничего не ответила.
— Так как же, Марина?.. — продолжал допытываться гость.
— Вы не обижайтесь, господин Зильбер, но эта картина вызвала не очень приятные для вас ассоциации.
— Это есть неожиданный ответ. Для меня лично?.. Странно. В каком образе я представился фрейлейн? Астианакса?
— Нет, пет, господин Зильбер… Вы не младенец Астианакс… Вы полководец, разрушитель Трои. Я смотрела на Андромаху, на ее обезумевшие от горя и страха глаза и вспомнила рассказ мамы… Когда гитлеровцы пригнали колонну пленных в какую-то украинскую деревню, их повели на площадь перед церковью, чтобы показать новый порядок. В центре стояла виселица, приготовленная для молоденького паренька — связного партизан. Ему «гуманно» разрешили проститься с матерью. Моя мама — она была среди пленных — говорила, что на всю жизнь запомнила страшное лицо крестьянки, отбивавшей сына от эсэсовцев, ее истошный крик: «Не отдам сынку! Меня вешайте, его живым оставьте». И вот так же, как греческий полководец на картине, невозмутимо стоял гитлеровский офицер, ваш соотечественник, господин Зильбер… Он стоял и усмехался, глядя на несчастную женщину.
— Вы маленький зверек с очень острыми зубками, — резко огрызнулся турист. — Я буду вам напоминать, что Вильгельм Пик и Макс Рейман — тоже мои соотечественники. Я буду надеяться, что вы имеете хорошую память и на такой факт…
— Я ничего не забыла, господин Зильбер. Мне трудно забыть, если бы даже я захотела этого. Простите, я не хотела вас обидеть. Мрачные ассоциации приходят без спроса…
Наступило неловкое молчание и неизвестно как долго бы оно продолжалось, если бы не голос грузина:
— Вы меня извините, дорогие друзья, но этот разговор не для застолья. Я прошу полминуты внимания, — и Серго выдал длиннющий грузинский тост, смысл коего сводился к тому, что на свете есть много гостеприимных домов, но нет в мире более гостеприимных хозяев, чем в том большом советском доме, гостем которого милостью судьбы оказался уважаемый господин Зильбер.
Эрнст Карлович галантно заметил, что судьба была столь милостива к нему, что ниспослала ему такую очаровательную спутницу (поклон в сторону Марины), такую милую соседку по столу (поклон в сторону Елены) и такое приятное знакомство с сыном Грузии, о которой он много слыхал и читал (поклон в сторону Серго).
Молодые люди охотно рассказали о себе. Они — жених и невеста, аспиранты. Вчера был сдан очень трудный экзамен, и сегодня они «отмечают» это радостное событие.
Эрнст Карлович, отрекомендовавшись туристом, поспешил заметить:
— У русских весьма превратное представление о западных немцах. Они не есть одинаковы. Среди них имеются люди, которые очень болезненно реагируют на возрождение нацизма, на реваншистские тенденции в политике Бонна. Хотя сам я очень далек от политики. Моя специальность — физика плюс математика. Когда я есть гость Москвы, мои мысли не о политике, а о Ландау и Капице, Семенове и Келдышу. Эти люди принадлежат всем народам. Вы будете согласны со мной?..
— Когда я ем, я глух и нем. У русских есть такая поговорка, — ответила Елена. — Давайте пить и закусывать…
— Да, да, — подхватил Серго, — пить и закусывать. Я хотел бы поднять этот маленький бокал…
И он обрушил на иностранца целый каскад тостов. Один из них был за Германию Гете и Гейне, Маркса и Тельмана. Зильбер аплодировал.
— То есть прекрасный тост.
Разговор снова вернулся к Архангельскому.
Иностранец был достаточно осведомлен обо всем, что касалось истории Юсуповского дворца, событий, когда-то происходивших в этом живописном уголке Подмосковья.
— Вы так много знаете, — удивилась Елена.
— То есть маленькое преувеличение. Я имею скромный багаж знаний. Но я много читал о России, люблю ее писателей.
— Кто из них вам больше всего по душе? — спросила Елена.
— Из всех русских писателей, которых у вас называют классиками, я больше всего люблю Толстого. Океан мудрости.
От Толстого Эрнст Карлович как-то незаметно перешел к современной русской литературе, но аспиранты разговора не поддержали. Они что-то нежно нашептывали друг другу. А Зильбер тихо сказал Марине:
— У нас очень популярны русские интеллигенты- иравдолюбцы.
— Оригинально. Интеллигенты-правдолюбцы. Кто же у вас ходит в правдолюбцах?
Эрнст Карлович назвал несколько фамилий и, между прочим, фамилию того самого поэта, который, по словам Николая Бахарева, числился в его друзьях.
— Любопытное совпадение. Молодой человек, с которым я вчера была в ресторане, сам поэт и друг того поэта, которого вы назвали…
— То есть приятное совпадение. Я имею просьбу вашего папы, если это не затруднит вас, привезти ему для книги что-нибудь любопытное из жизни современных советских писателей. Господину Эрхарду будет очень приятно, если я смогу ему передать своп личные впечатления от встречи с русскими литераторами. Я буду иметь бесконечную благодарность вам, если вы познакомите меня со своим другом.
Марина пристально посмотрела на иностранца:
— Что же, пожалуй. Почему бы и нет, — однако голос ее звучал не очень уверенно. Уже поднимаясь из-за стола она сказала: — Я хочу напомнить вам, господин Зильбер, про обещанную газету. Мне будет интересно прочесть эту статью.
— Да, да. Конечно. Обязательно. Я буду просить прощения за свою забывчивость. Как видите, у меня не такая хорошая память. Приготовил для вас эту газету и в последний момент оставил ее в номере.
