Ольга вышла на улицу, окруженная ватагой юношей и девушек. Она сразу отделилась от студентов, помахала им рукой и свернула в сторону, где ждал Владик. И вдруг — Бахарев.
— О, какая приятная встреча, Николас, — она его так называла с первого дня знакомства.
Ольга без умолку что-то тараторила о том, как ей приятно было познакомиться с русским поэтом. Она настойчиво приглашала его зайти в общежитие. Не обошлось без шпильки: «Русские боятся встреч с иностранцами».
— В ближайший день нагряну к вам вместе с Мариной.
— А вы давно видели Марину?
— Мне кажется, что я не видел ее целую вечность. Звонил по телефону, и Анна Михайловна мне как-то неопределенно ответила. Говорит, что Марина псе еще болеет, не ходит в институт.
Ольга усмехнулась:
— Дочь врача всегда, когда ей это потребуется, сможет представить в институт оправдательный документ. У вас его почему-то называют бюллетенем. Вчера я была у нее. Пили чай с клюквенным вареньем и слушали очень грустные пластинки. Настроение у нее скверное. И даже про ужин в ресторане, как пила, веселилась, танцевала, каким вы были милым кавалером, — про все это рассказывала с такой кислой физиономией, будто речь шла о визите к дантисту. Между прочим, она про вас часто вспоминала. И очень душевно. Видите, какая я благородная, — зову вас в гости и тут же рассказываю вам такое. Душа женщины — потемки. Это я не о Марине. О себе. Кстати, мне показалось, что она очень хочет видеть вас. Счастливый мужчина, которого рвут на части две молодые женщины!
— Вам это только показалось. Судя по телефонному разговору.
— Нет, нет. По-моему, у нее будет какое-то дело. Какое? Право, не знаю. Мы очень откровенны друг с другом, у меня от Марины нет секретов, и у нее — от меня. Но женщины всегда будут женщинами. Марина ничего не ответила мне, когда я спросила ее, какое у нее срочное дело к Николасу…
— Спасибо, Ольга, вы меня успокоили.
Бахарев раскланялся, поцеловал ручку и пошел к остановке троллейбуса.
В четыре часа дня, по расчетам Бахарева, Анна Михайловна уже возвращалась домой. И если Марина по каким- то причинам избегает даже телефонного разговора с ним, то уже по крайней мере с мамой можно объясниться.
К телефону подошла мама.
— Здравствуйте, Коля. Где вы пропали? Марина вспоминала вас. Спрашивала, не звонили ли вы.
— А разве она отлучалась из дому? Мне казалось, что она пе поднимается с постели.
Замешательство мамы длилось не более секунды.
— Да, вообще-то режим, как говорят врачи, постельный. Но у нее было какое-то неотложное дело. С вами, молодыми, совладать не так легко. У вас…
Анна Михайловна не успела закончить фразы. Видимо, Марина вырвала у нее трубку и, не сказав даже «здравствуй», спросила:
— Хочешь меня видеть?
— Конечно. Был бы очень рад, Марина. Я тебе звонил…
— Ты можешь сейчас приехать? Жду.
Дом, где жили Васильевы, стоял в глубине большого двора-сада с детской площадкой, беседкой-читальней, с большим самодельным, наскоро обитым столом — приютом домовых любителей «забить козла». По фасаду пять подъездов, смотрящих во двор. Дорога от дома к троллейбусной остановке петляла, огибая корпуса-близнецы.
Бахарев за сравнительно короткий срок хорошо изучил город, знал многие проходные дворы, парадные. У него был свой, профессиональный критерий в оценке домов. И с этой точки зрения дом Марины он оценил на пятерку.
Шагая от троллейбусной остановки, Бахарев встретил Анну Михайловну. Она первой окликнула его:
— Коля!
— Здравствуйте, давно я вас не видел.
— Вы нас совсем забыли…
— Творю, Анна Михайловна. Днем и ночью. А как здоровье Марины? Сегодня, наконец, получил высочайшее разрешение навестить ее. Она уже выходит на улицу?
Анна Михайловна покраснела. И, не отвечая на вопрос, попросила проводить ее до троллейбуса. Некоторое время шли молча. Первой заговорила Васильева.
— Все как-то очень странно, Коля, складывается. Разрешите один, может и не очень деликатный, вопрос.
Бахарев внутренне насторожился:
— Хоть десять вопросов…
— Вы ничем не обидели Марину в тот вечер, в ресторане?
— Боже упаси! Анна Михайловна, что вы!
— Это, конечно, мнительность матери. Но именно с тех пор она стала молчаливой, подверженной частой смене настроений, очень легко возбудимой. Я всегда была к ней снисходительна. Но есть предел и материнской снисходительности. Мы очень любим, уважаем, а главное, — хорошо понимаем друг друга. И вот все это сейчас куда-то рухнуло. Она рычит на меня по каждому поводу, ничто не радует ее. А тут как-то днем, будучи больной, вскочила с постели и исчезла, не сказав даже, куда идет.
Васильева творила торопливо, и выражение ее лица непрерывно менялось — гнев, сострадание, мольба.
— Не сердитесь…
— За что же…
— Я набрала дежурств столько, что едва на ногах держусь. Марина хотела начать работать и пойти на вечерний факультет. А я и слушать не хочу. Сколько скандалов у нас было, пока отговорила. Но она девушка упрямая. Говорит, хочу одеваться модно, красиво. Пойду работать.
— Но все же она вас послушалась. Значит, голова способна приказывать сердцу…
— Вообще-то, пожалуй, вы правы. Но было однажды и такое. Приходит домой и достает из сумки две прекрасные кофточки. И говорит: «Это тебе, а это мне». Я испугалась. «Откуда? — спрашиваю ее, — где ты взяла деньги?» А она весело смеется: «Я, говорит, целый год тайком от тебя давала частные уроки. Вот и накопила…» Что ты с ней будешь делать!
— Когда это она вам такой подарок сделала?
— Давно, несколько лет назад.
«Значит, утаила от матери, не рассказала ей о встрече с туристом, о подарке отца, ловко придумала байку о своей работе. Утаила — почему? Один вопрос снят, другой возник…»
… Васильева пропустила уже три троллейбуса. Она то возносила Марину до небес, то низвергала в бездну. И, между прочим, словно вскользь, заметила, что не боится развенчивать Марину даже перед ним, Николаем, хотя знает, что он для ее дочери не просто знакомый.
— Буду с вами откровенной, Коля. Я врач, а значит, в какой-то мере и психолог. Не могу не заметить, в каком нервозном состоянии пребывает дочь, ожидая встречи с вами.
Потом задумалась, испуганно посмотрела на Бахарева:
— Мать не должна была бы говорить вам это. Вы, мужчины, по-разному можете истолковать такую откровенность. Но я верю вам, Коля. Дай-то бог не ошибиться. А теперь прощайте. Спешу на дежурство. Напомните Маришке — в шкафу ваши любимые пирожки с картошкой…
И побежала к троллейбусной остановке
Бахарев никогда не изменял своим профессиональным привычкам: к дому он направился боковой дорожкой и перед тем как зашагать вдоль фасада, на мгновение выглянул из-за торцевой стенки дома.
Из третьего подъезда выпорхнула Марина. Она была в кедах и лыжной куртке, небрежно накинутой на плечи. Под мышкой держала какой-то сверток.
Марина свернула в сторону Николая. Он уже подготовился к встрече. Но, когда девушка оказалась у первого подъезда, оттуда вышел высокий, элегантно одетый мужчина лет под шестьдесят. Массивное тело он нес уверенно и прямо. Бахарев успел заметить, что у него, видимо, покалечена левая рука, в которой он держал чемоданчик на «молнии». Марина поздоровалась и отдала ему пакет. Была их встреча заранее назначенной? Кто он и что за пакет передала ему Марина?
Случай помог узнать имя, отчество и даже фамилию незнакомца. Спрятав пакет в чемоданчик, он неторопливо зашагал по двору, туда, где за большим столом буйствовали «козлятники». Его окликнула, какая-то женщина.
— Аркадий Семенович! Товарищ Победоносенко, за вами задолженность.
Аркадий Семенович повернулся и с усмешкой отозвался:
— За мной? Простите, мадам, где, не вижу?
— Перестаньте, пожалуйста, паясничать. Во-первых, у вашей остроты длиннющая борода, а во-вторых, здесь не Одесса. Из-за таких, как вы, наш ЖЭК на черную доску попадет. За три месяца задолженность по квартплате…
— Боже мой, какая неприятность. Шутка ли сказать — черная доска. Какой позор, мадам! Слово джентльмена — завтра погашаю задолженность и плачу за месяц вперед.
И, послав воздушный поцелуй, он пошел приветствовать игроков в домино.
Вот таким, посылающим воздушный поцелуй, и запечатлел его Бахарев своей фотокамерой. Мысль сработала мгновенно, он тут же вспомнил сообщение Ландыша о человеке из Одессы…
Бахарев застал Марину за письменным столом: видимо, наверстывала пропущенное в институте.
— У тебя еще и сейчас нездоровый вид.
— Не жалуюсь. Я…
Она умолкла, опустила голову и стала исподлобья разглядывать Бахарева. А он сидел тихо, не сводя с нее глаз. «Неужели она и есть «Доб-1»? Сейчас поведет разговор о Зильбере. Нет, вероятно, будет действовать хитрее. Предоставим ей инициативу».
