18 октября 1944 года состоялось торжественное официальное приведение к присяге фольксштурма — войска, созданного Борманом и гауляйтерами. Опытные солдаты считали его жалким подобием настоящей армии. В фольксштурме насчитывалось более миллиона человек, но из этих стариков и юношей — под призыв попали мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет — почти никто не имел опыта участия в боевых действиях. В большинстве своем эти люди не рвались в бой, и перспектива спасти Германию ценой своих жизней вовсе не вызывала у них энтузиазма. Эта армия не являлась видом регулярных войск. Днем члены фольксштурма работали на производстве, а вечером возвращались в казармы. Военной подготовке отводились только воскресные дни. Из-за плохого вооружения, состоявшего в основном из устаревших винтовок, учиться приходилось на макетах. Недостаток амуниции гауляйтеры восполняли тем, что собирали обувь и ткани у жителей окрестностей — те отдавали, сколько могли пожертвовать, — или закупали на подешевевшем черном рынке в северных областях Италии.
Борман отказался от какого-либо взаимодействия [422] фольксштурма с вермахтом. Кроме того, отряды фольксштурма действовали только вблизи места жительства их членов{61}.
Борман призвал Гиммлера поскорее оказать действенную помощь в обучении ополченцев и предупредил, что в противном случае ему придется обратиться к генералу Гудериану, а такой шаг «был бы нежелателен, поскольку изначально фольксштурм — детище партии». Тон письма не оставляет сомнений: одержав победу над генералами, Борман уверился, что ни в чем не уступает Гиммлеру.
После покушения на жизнь Гитлера Борман считал всех офицеров и генералов реакционерами и врагами. Поэтому в сентябре 1944 года он утвердил положение, согласно которому партийные функционеры получили право контролировать действия военных, а тем, в свою очередь, следовало учитывать мнение чиновников от НСДАП.
Обнаружив трещину в монолите армии, Борман усилил давление, все более внедряясь в сферы деятельности военных. Особо его привлекла проблема «уклонистов». По оценкам партийной канцелярии, тех, кто уклонялся от призыва в армию, насчитывалось более миллиона человек. В конце февраля состоялось совещание рейхсляйтера НСДАП с помощниками Клопфером и Фридриксом, участники которого пришли к выводу, что возвращение дезертиров в строй не только удовлетворило бы потребности фронта в живой силе, но и обеспечило бы наличие человеческих ресурсов, необходимых в промышленности. [423]
Чтобы изловить уклонистов, следовало произвести серию облав. Один из помощников предложил для острастки повесить нескольких дезертиров и оставить трупы несколько дней болтаться на веревках — в назидание остальным. На том и порешили.
* * *
Один из приближенных Гитлера, фотограф Генрих Хофман, вызывал у рейхсляйтера НСДАП особую неприязнь, поскольку был ему неподвластен. Хофман не имел никакого влияния в партии. Лишь в прежние времена он обладал рядом исключительных привилегий, в том числе правом готовить фотографии для отчетов о парадах и партийных съездах. Поскольку привилегии были дарованы самим Гитлером, Борман не мог подвергнуть работы фотографа цензуре. Кроме всего прочего, Хофман имел монопольное право производить съемки фюрера в неофициальной обстановке.
Он начал фотографировать фюрера и его соратников еще в пивных Мюнхена. Именно в ателье Хофмана Гитлер познакомился с Евой Браун. С приходом нацистов к власти он стал придворным фотографом и, оказавшись в числе непременных участников застольной светской болтовни, развлекал Гитлера анекдотами о партийных бонзах.
В сентябре 1944 года Борман измыслил способ избавиться от Хофмана. Во время одного из приездов последнего в «Вольфшанце» рейхсляйтер НСДАП озабоченно отметил болезненный вид фотографа и посоветовал ему обратиться к Теодору Морелю, личному врачу Гитлера. Хофман ничего не заподозрил, тем более что много лет назад он сам рекомендовал фюреру этого врача. Проверка анализов потребовала определенного времени, и две недели спустя, уже вернувшись в Мюнхен, фотограф узнал [424] из телефонного разговора с Морелем, что, хотя он мог еще не чувствовать себя заболевшим, у него обнаружены опасные тифозные бактерии типа «В». Гитлер отказался впредь с ним встречаться, а Борман приказал мюнхенскому департаменту здравоохранения немедленно обеспечить Хофману режим карантина.
Засомневавшись в данных обследования, фотограф решил проверить их в Вене и воспользовался услугами врача своего зятя Бальдура фон Шираха. Тот направил его к специалисту-бактериологу военного госпиталя. Проверка на наличие болезнетворных бактерий дала отрицательный результат! Хофман немедленно сообщил эту весть Борману, но напрасно ждал отмены запрета посещать фюрера. Более того, венский департамент здравоохранения получил указание фюрера поместить фотографа в изолированный бокс в связи с заразным характером заболевания, — от столь жесткой меры Хофмана спас только сертификат, выданный солидным медицинским учреждением.
В декабре от Гитлера прибыл следователь с поручением «допросить причастных к случаю с Хофманом и арестовать всех, кто вызывает подозрения». Анализы фотографа вновь были направлены в лабораторию — на сей раз в клинику СС. Исследование подтвердило отсутствие болезнетворных микробов. Хофман вновь направил соответствующие документы Борману, но двери ставки так и остались закрытыми для него.
Борман решил воспользоваться испытанным способом: подтасовать данные. Привлечь Мореля к участию в заговоре не представлялось возможным, но в этом не было необходимости. Врач отправлял анализы на исследование в лабораторию клиники гестапо, а уж там-то у Мюллера и рейхсляйтера НСДАП имелись «свои люди», готовые выполнить любой приказ. [425]
Борман вообще стремился к взаимовыгодному союзу с личным врачом фюрера. Гитлер благоволил Морелю, и тот использовал его расположение для достижения своих собственных целей, нисколько не претендуя на политическое влияние. Так, он убедил фюрера, что создал порошок, который уничтожает вшей, ставших настоящим бичом солдат на передовой, и предупреждает их распространение. Гитлер приказал — под страхом сурового наказания — каждому бойцу вермахта непременно иметь при себе пакет с этим порошком. На практике же солдаты вылавливали вшей, запускали их в пакеты с порошком и наблюдали за успешным размножением надоедливых тварей! Можно лишь предполагать, какие прибыли получал сей эскулап от массового производства этого «гигиенического средства».
Выполняя распоряжение фюрера, Борман добился присвоения Морелю профессорского звания, а когда тому понадобился электронный микроскоп, именно секретарю фюрера пришлось достать инструмент и оплатить его стоимость. Вместе с тем сам Борман никогда не препоручал себя заботам докторов. Однажды, когда рейхсляйтер НСДАП слегка захворал — такое иногда случалось, — Гитлер направил к нему Мореля. Больной таблетки взял, но принимать не стал.
Осенью 1944 года, когда Гитлер несколько дней не вставал с постели из-за сильной зубной боли, Борман писал жене, что врачи Карл Брандт и Ганс Карл фон Хассельбах считают лечение Мореля неправильным. Впрочем, не будучи медиком, он не брался выносить собственное решение. Борман не затевал интриг против Мореля лишь потому, что счел более удобным использовать его. Кроме интриги против Хофмана, он прибегнул к этому средству и в борьбе против Карла Брандта, который вместе с рейхсляйтером Филиппом Бухлером осуществлял [426] программу массовых убийств душевнобольных и умственно неполноценных. К тому же Бухлер поддерживал дружеские отношения с Альбертом Шпеером, врагом Бормана, а этого факта было вполне достаточно, чтобы причислить к неприятельскому клану и хирурга. Выяснилось, что Брандт претендует на пост рейхсминистра здравоохранения, а такой поворот событий совсем не устраивал и Мореля. Министр промышленности Шпеер и министр здравоохранения Брандт совместными усилиями могли положить конец фактической монополии Мореля на производство пенициллина.
В противовес конкурентам Борман выставил кандидатуру доктора Конти, своего друга со времен «кассы взаимопомощи», ставшего теперь главным врачом третьего рейха. Мартин написал Герде, что день, когда он пришел к фюреру с предложением о назначении Конти на пост рейхсминистра здравоохранения, выдался неудачным: Гитлер не только отказался принять протеже Бормана, но даже не прислушался к аргументам своего секретаря, обвинявшего Брандта в крайней амбициозности и интриганстве. Борман заявил, что не сядет с этим смутьяном за один стол, и даже попросил освободить его от занимаемого поста и отправить на Восточный фронт — он прекрасно понимал, что подобный маневр не таит в себе ни малейшего риска, ибо фюрер уже не мог обходиться без своего расторопного секретаря. Грубая попытка оказать давление разозлила Гитлера, но через несколько дней гнев прошел и к Борману вернулись все признаки благосклонности диктатора.
