Гитлер строго выговорил Борману, подчеркнув, что подобные поступки подрывают боевой дух в войсках. [438]
Рейхсляйтер НСДАП немедленно отрапортовал, что уже поручил службе безопасности Дюссельдорфа арестовать всех, кто был причастен к этой «операции».
* * *
В первые часы 1945 года Мартин написал Герде из ставки в Цигенберге, что начался роковой год. Ожидалось, что из-за неумелых действий люфтваффе этот год будет гораздо труднее предыдущего. «Однако мы должны стойко пройти свой путь до конца, — продолжал он, — ибо наша судьба, как и судьба многих других семей, зависит от исхода войны». Всего час назад, встречая Новый год в обществе Гитлера и Евы Браун, Борман держался намного оптимистичнее и с энтузиазмом поддержал заявление фюрера, предсказавшего Германии победу в этой войне.
Через пять дней — в самый разгар зимы — рейхсляйтер НСДАП распорядился немедленно восполнить потери на фронте за счет женских батальонов и фольксштурма. Еще большую озабоченность рейхсляйтера НСДАП вызывали действия партийных лидеров на занятых врагом территориях. К досаде Бормана, соратники по партии не столь точно придерживались его наставлений, как ему хотелось. Рейхсляйтер НСДАП призвал гауляйтеров в трудную для Германии минуту приложить все усилия, чтобы собственным примером показать народу достоинства партии и завоевать его доверие. Он обвинил их в том, что они ценят свою шкуру гораздо выше жизни Гитлера. 23 января Борман приказал местным лидерам НСДАП не эвакуироваться вместе с населением, а вступать в ряды вермахта или фольксштурма. Уже 12 февраля он издал еще более жесткий указ: всем партийным функционерам, покинувшим восточные округа в связи с угрозой захвата их советскими войсками, надлежало в недельный срок предстать перед своими прежними руководителями — [439] в противном случае они будут объявлены дезертирами и подвергнутся высшей мере наказания.
30 января 1945 года, в день двенадцатой — и последней — годовщины «тысячелетнего рейха», Борман с пафосом в голосе заявил, что сейчас, в момент наибольшей опасности, каждый член НСДАП должен являть собой пример стойкости и преданности. Спасение материальных ценностей из районов, над которыми нависла угроза вторжения противника, уже не имело смысла. Задача состояла в организации «физического и духовного сопротивления». Два дня спустя партийные функционеры получили приказ — секретный! — следить за точным исполнением всех распоряжений. Всякого, кто проявил беспечность или халатность, следовало беспощадно наказывать. 23 февраля Борман сформулировал свои требования более конкретно: всякого, кто пренебрег своими обязанностями или использовал служебное положение ради собственной выгоды или выгоды семьи, кто бросил доверенных его руководству товарищей, кто пытался отречься от НСДАП, кто отказался от борьбы и собирался сдаться на милость врага, ждало суровое наказание. Исключение из партии и трибунал были неизбежным следствием таких поступков. Рейхсминистр юстиции Тирак объявил о введении драконовских мер 15 февраля. Борман же подкрепил этот шаг передачей гауляйтерам судебных полномочий. Им поручалось выносить приговоры трибунала в соответствии с его требованиями и вешать тех, кто отказывается воевать.
Одновременно гауляйтеры и рейхсляйтеры получили приглашения присутствовать 24 февраля на праздновании годовщины основания партии, которое произошло в 1920 году. На сей раз торжественная церемония проходила не в Мюнхене, а в рейхсканцелярии. По предложению Бормана собравшиеся приняли резолюцию о том, что спасения можно добиться только силой. Такая точка зрения не сулила радужных [440] перспектив, но подсознательно многие еще надеялись, что интуиция Гитлера укажет им некий выход.
Столица встретила их пожарами, охватившими город после ночной бомбардировки. Помощники Бормана посоветовали гостям ожидать приглашения в ресторанах — из-за частых налетов они тоже находились в плачевном состоянии — поблизости от комплекса правительственных зданий. Затем при входе в рейхсканцелярию их заставили освободиться от верхней одежды и личного оружия. На некоторое время предоставленные себе, приглашенные могли свободно побеседовать. Гауляйтер Дассау Рудольф Йордан вспоминал: «Звучали резкие слова, фюрера критиковали за то, что он, запершись в бункере, отгородился от всего мира». Выйдя к гостям, Борман коротко изложил программу дня и проинструктировал всех не обращаться к Гитлеру с вопросами ни после его речи, ни во время ленча, поскольку «фюрер занят важнейшими проблемами, от которых его не следует отвлекать».
Собравшихся поразил вид постаревшего, трясущегося лидера. Голос его звучал утомленно, новые лозунги не вдохновляли, хотя он пообещал им целый флот подводных лодок и реактивные ракеты, которые позволят Германии встать с колен и повернуть ход войны вспять. В тот момент все поняли, что он лжет, поскольку хорошо знали положение дел в оборонной промышленности своих округов. В нависшей тишине всеобщей подавленности сидевшие в первых рядах услышали слабое «о Господи», слетевшее с губ Гитлера, когда он уходил из зала. Позднее, во время ленча, когда фюрер заканчивал монолог и приглашенные готовы были, нарушив запрет, засыпать его вопросами и сообщениями, вошел Борман и передал Гитлеру записку — предлог покинуть гостей. Сопровождая фюрера, рейхсляйтер НСДАП у двери обернулся и объявил: «А теперь — до свидания! Следующая встреча состоится через две недели». [441]
Все, кто пытался как-то привлечь внимание фюрера, вызывали у Бормана раздражение — по его утверждению, подобные обращения отвлекали фюрера от дел исключительной важности, но на самом деле рейхсляйтер опасался, что при личной встрече эти люди могут разъяснить Гитлеру, чего именно добивался он сам. Так, попытку Геббельса обсудить с диктатором положение мирного населения (рейхсминистр пропаганды прислал фотографии, сделанные в разрушенных городах) Борман отклонил под тем предлогом, что «эти картинки произведут слишком удручающее впечатление, а сейчас фюреру необходимо душевное спокойствие». Рапорты гауляйтеров о плачевном состоянии страны перекочевывали со стола Бормана прямо в сейфы архива.
* * *
В начале апреля, всего за несколько недель до окончания войны, ставшего для всех очевидным, Хофман набрался смелости и приехал в Берлин по собственной инициативе — на свой страх и риск. Неизвестно, двигало им чувство дружбы или стремление запечатлеть исторический момент падения третьего рейха. Гитлер проворчал, что гость может заразить и уничтожить весь штаб. Борман немедленно напустился на фотографа: «Кто надоумил тебя явиться сюда? Как ты посмел прийти, не предупредив заранее?» Гитлер же пригласил Хофмана в свои апартаменты, послал за бутылкой шампанского и провел ночь в разговорах с давним приятелем. Он попросил фотографа отвезти Еву Браун в Мюнхен, но Ева отказалась. Когда Хофман прощался с Гитлером, раздался пронзительный вой сирены — воздушная тревога! Гитлер посоветовал переждать налет, но гость поспешил улизнуть, опасаясь немедленной расправы со стороны Бормана. Подхватив свой маленький чемоданчик, он [442] выскочил из бункера рейхсканцелярии и заспешил прочь через лабиринты разрушенного города, улицы которого, казалось, навсегда заволокло дымом. Добежав до здания министерства связи, Хофман сел в автомобиль, в котором его уже ждал генерал связи Вильгельм Онезорге, и они направились в Баварию.
В истории с Брандтом просто победы Борману было мало — он жаждал мести. Во второй половине апреля 1945 года представилась такая возможность. Брандт появился в ставке в сопровождении семьи. Он хотел попрощаться с давними знакомыми и получить разрешение перевезти жену и сына в Айзенах, чтобы они попали в руки американцев, после чего намеревался отправиться на передовую. Естественно, Брандт решил сначала поехать с семьей — лично убедиться, что родные нормально добрались до места назначения. Однако уже в Айзенахе его арестовали как дезертира. В ставку пришел соответствующий запрос. Узнав о случившемся, Гитлер вдруг вспомнил, что в сейфах штабных медиков хранилась засекреченная информация о новом нервно-паралитическом газе «Табун», и поручил Борману проверить, не похитил ли Брандт эти документы. Если бы подозрения подтвердились, врача следовало казнить как предателя. Секретарь фюрера убедился в сохранности документов, но не стал заступаться за бывшего врача ставки. Он объяснил, что единственный долг верного сторонника фюрера — быть на передовой или рядом с Гитлером; долг перед семьей в расчет не принимается! Брандта содержали в тюрьме гестапо, но и Гиммлер не стал освобождать старого знакомого, надеясь — если будет возможно — в последний момент воспользоваться его международными связями. В итоге Брандт попал в руки союзников, и Нюрнбергский процесс признал его виновным в преступлениях в области медицины.
