Может быть, в архивах каких-нибудь мѣстных штабов найдутся несуразные для революціоннаго времени приказы от 15-17 марта о тѣлесных наказаніях розгами, о которых, как о фактѣ, говорил докладчик военной секціи в засѣданіи Совѣщанія Совѣтов 3-го апрѣля внѣфракціонный с.-д. Венгеров (докладчик конкретно не указал за "краткостью времени", гдѣ происходил этот "абсурд"). Отрицать наличность таких фактов нельзя. Как не повѣрить колоритному по своей безграмотности письму в Исп. Ком. — "Г.г. Депутатам государственной думы": "Братцы, Покорнѣйше просим Вас помогите нам (.) в нашем 13-м тяжелом артил. дивизіонѣ полк. Биляев, родственник бывшаго военнаго министра, который распространяет слухи, что неверьте свободе... ети люди сего дня Красный флаг, а завтра черный и зеленый... Еще командир 3 бат. того же дивезіона... кап. Ванчехизе безовсякой причины бил солдат... он изменик Государства и нашей дорогой родины... покорнѣйша просим убрать нашего внутренняго врага Ванчехазу... Не можем совершенно его требованія выполнять". Свой "Ванчихазе" — полк. Христофоров был в Слуцкѣ в одном из гвардейских полков, как свидѣтельствует офицер этой части в письмѣ к родителям 11-го марта — мы ниже его широко цитируем, — кричал по телефону: "сволочь получила свободу", вернувшись с фронта, отомстим. Думскій депутат от Литвы, Янушкевич, примыкавшій к трудовой группѣ, в докладѣ Временному Комитету 13 марта о поѣздкѣ на Сѣверный фронт разсказывал, что один из командиров дивизіи так выражался в его присутствіи, что депутат вынес впечатлѣніе, что "если он и не враг новаго правительства, то во всяком случаѣ слишком иронически на него смотрит". "Хорошо, что разговор оборвался добавлял депутат, — а то я думал, что придется его арестовать". Между прочим, он сказал: "всетаки эту сволочь сѣк и буду сѣчь, и если он что-нибудь сдѣлает, то я всыплю ему 50 розог". Пока Янушкевич бесѣдовал с дивизіонным командиром, солдаты не расходились, полагая, что депутат будет арестован командиром — "он сторонник стараго строя. Он вчера грозил разстрѣлом за снятіе портрета. Уже казаков сотня была приготовлена"...
Всѣ подобные факты едва ли могут служить показательным барометром общих настроеній. Достаточно знаменательно, что Янушкевич и его товарищ по поѣздкѣ свящ. Филоненко, посѣтившіе "почти всѣ части'' 1-ой арміи, говорившіе со "многими офицерами", равно и с "высшим офицерским составом", и на офиціальных собраніях, и в индивидуальных бесѣдах, могли в своем отчетѣ в качествѣ "врага новаго строя'' (и то относительно) конкретно отмѣтить лишь одного командира дивизіи, который "слишком иронически" смотрѣл на революціонное правительство. "Многіе из них (т. е. офицеров) — говорилось в депутатском докладѣ Врем. Ком. — совершенно не оріентируются в положеніи и нас спрашивали: "неужели вы не могли спросить армію прежде, чѣм произвести революцію?" Мы говорили: "Так вышло. И вы сами, проснувшись, не узнали бы Петербурга". Они не представляют себѣ, что так могло быть. Они недовольны, что это сдѣлано, как то без их спроса, наскоро, штатскими людьми, которые не считаются с ними". В чем же "не считаются"? "Они не улавливают "сути"[317]— отвѣчает отчет — и думают, что у нас разрушена вся армія, что весь дух ея упал, и что нѣт основаній, на которых зиждилась вся армія". В одном собраніи школы прапорщиков, гдѣ собралось 250 человѣк, депутаты встрѣтились с особо ярким настроеніем "контр-революціонным" — "совершенно против переворота". Характерное поясненіе дѣлают депутаты: "говорило больше зеленое офицерство, прапорщики" — "недоучки", по их выраженію. Камнем преткновенія явилась все та же тема — опасность разрушенія арміи. Как "люди дисциплинированные", они требовали, чтобы приказы "издавались из центра, сверху": если "начальство потеряет свой авторитет... нельзя будет вести войска в атаку". Стремленіе поддержать дисциплину и является основным мотивом в обвиненіях "высшаго офицерства" в контр-революціонности. Нѣкоторые командиры были "очень тактичны": "когда произошел переворот, отреченіе и проч., они потихоньку убрали всѣ портреты, а в нѣкоторых частях портреты демонстративно висят. Когда солдаты требовали, чтобы портреты были убраны, то начальники отказывались" — отказывались (добавляли депутаты) не потому, что "находили, что он должен висѣть.... а потому, что, по их мнѣнію, дисциплина не позволяла... Этим создавались отношенія, грозившія большими послѣдствіями"... даже "ужасная атмосфера", по словам докладчиков, — могли быть "убійства". "Нетактичность" сказывалась в срываніи "красных бантов" — этих внѣшних атрибутов революціи[318].
Уполномоченные Врем. Комитета отмѣтили "подозрительное отношеніе" солдат к начальству. Этому настроенію, по их мнѣнію способствовал, с одной стороны, "приказ № 1", с другой — "неправильное истолкованіе событій"... "Мы замѣтили, что тѣм офицерам, которые пытались объяснить солдатам происшедшій переворот, даже прощались грѣхи прошлаго, они сразу как-то выростали в их глазах; но особое недовѣріе было там, гдѣ замалчивали, гдѣ не собирали солдат, не объясняли происшедшаго или давали тенденціозное объясненіе, там создавалась почва страшнаго недовѣрія. Старое недовѣріе как то слабо, а недовѣріе послѣ переворота.—новое — ужасно[319]. В тѣх же частях, гдѣ собирали и объясняли событія, там сразу возстанавливалось довѣріе: даже в тѣх частях, гдѣ его раньше не было. Эти части могут в огонь и в воду пойти"... Депутаты дѣлали любопытное поясненіе: "знаменитый приказ № 1 и всевозможные слухи породили извѣстную дезорганизацію в "зеленых" частях, гдѣ мужики. В частях, болѣе революціонных (?), ничего подобнаго не было. Там и с офицерами уживаются очень хорошо". Может быть, еще болѣе интересны их наблюденія по мѣрѣ приближенія к фронту: "что касается общаго настроенія войск, то вблизи позицій оно у них такое веселое, радостное и хорошее, что отрадно становится. Там мы видѣли настоящіе революціонные полки с полнѣйшей дисциплиной, полное объединеніе с офицерами"[320]. Уполномоченные многократно во всѣх частях бесѣдовали с солдатами в отсутствіе команднаго состава. Бесѣды эти начертали цѣлую программу мѣр, которыя надлежало осуществить, и которыя соотвѣтствовали желанію солдат (о программѣ мы скажем ниже). Политическое настроеніе армейской массы характеризуется достаточно заявленіем Янушкевича Временному Комитету: "Я должен сказать откровенно, насколько я видѣл, настроеніе сплошь республиканское" — вѣроятно, правильнѣй было бы сказать: "за новый строй"[321].
Приходилось уже упоминать о том энтузіазмѣ, с которым на фронтѣ были встрѣчены члены Гос. Думы солдатской массой. Их поѣздка вообще носила характер какого-то тріумфальнаго шествія: их встрѣчали "вездѣ" торжественно, с музыкой: словами "невѣроятная овація", "царскій пріем", "носили на руках", "склонялись знамена" пестрит их отчет... "Были полки, гдѣ нас болѣе сдержанно принимали — замѣчали депутаты — но общее впечатлѣніе в громадном большинствѣ случаев такое, что послѣ обмѣна привѣтствій, послѣ такого рода бесѣд, они нас поднимали и выносили до наших саней. Мы не могли распрощаться. Они цѣловали нам руки и ноги". Могли, конечно, депутаты нѣсколько самообольщаться[322], но все же не настолько, насколько это представлено в секретной телеграммѣ 18 марта, посланной в Токіо японским послом. Он передавал своему дипломатическому начальству, что сообщеніе членов Врем. Ком., командированных на фронт, составлено "весьма оптимистически, но на самом дѣлѣ положеніе діаметрально противоположное . Я в этом убѣдился из разговоров с офицером, возвратившимся с фронта". Пессимизм освѣдомителя виконта Уциды, дѣйствительно, не соотвѣтствовал выводу думской делегаціи, говорившей в заключеніе своего, повидимому, устнаго отчета: "У нас вообще впечатлѣніе отрадное, и если бы офицеры сумѣли перестроить свои отношенія на новых началах, а это необходимо, то дѣло было бы сдѣлано. Теперь самый острый вопрос , по нашему мнѣнію, как свою задачу исполнит офицерство"...
