В связи с пріѣздом Родичева и Скобелева, встрѣченных "адской оваціей", у Рейнгартена "надежды на возстановленіе порядка повысились с 1%, примѣрно, до 60%—"всѣ постепенно возвращаются на мѣста". В настроеніи перелом. Толпа ходит на улицах с красными флагами — даже "приказано объявить желательность красных повязок и участіе в манифестаціях офицеров". На судах спокойно, но "нервность всюду ужасная". И вновь отмѣчается в дневникѣ за 5-ое марта: "провокація страшнѣйшая" — "по городу распространяется "манифест" Николая II с призывам к возстанію в пользу престола". "Враги родины, видимо, работают во всю и сѣют новую смуту"[332].
Дневник Рейнгартена картинно обрисовывает противорѣчіе, раздавшееся в страдные дни революціи в матросской толщѣ: "Всюду праздничное, веселое, приподнятое настроеніе; только нервность в связи с провокаціей" (6 марта). Это "праздничное" настроеніе смѣняется мрачными сценами убійства или покушеніями на убійство, что заставляет автора написать: "я ошибся, что 60%, если тогда было 6%, то теперь эти проценты падают". Нельзя не отмѣтить, что во всѣх случаях, на которых останавливается Рейнгартен, почти всегда имѣется наличность той "провокаціи", на которой он настаивает. Вот примѣр. С "Петропавловска" передали на "Кречет", что желают удаленія лейтенанта Будкевича. "Пересуды были нескончаемы — команда боится "Петропавловска", откуда уже дважды звонили: взят ли Будкевич?". "Команда "Кречета" аттестовала Будкевича "самым добрым образом", но все-же велѣла Будкевичу итти в арестный дом". "С великим трудом удалось мнѣ убѣдить команду по дорогѣ завести Б. в Морское Собраніе, гдѣ обратиться к депутатам "Петропавловска". Я кричал, умолял. К счастью, еще при выводѣ Б. у трапа они столкнулись с комфлотом и Родичевым, затѣм вмѣстѣ всѣ пошли в Морское Собраніе, гдѣ долго говорили с депутатами... и оказалось, что на "Петропавловскѣ" — тихо, ничего не требовали, и все спокойно". На "Діанѣ" арестовали кап. Рыбчина и лейт. Любимова, "увели с корабля и скоро вернулись" — оба были убиты. Люди, уведшіе Рыбчина, "клялись" комфлоту и Родичеву, что "они не убивали". Провокаторы прикрываются именем образовавшагося в день пріѣзда совѣтской делегаціи из Петербурга Исполнительнаго Комитета Совѣта представителей арміи, флота и рабочих Свеаборгскаго порта, который пытался наладить какой-то правопорядок: "воззванія Комитета хороши и намѣренія правильны, но видно абсолютное неумѣніе руководить исполнительной частью" — замѣчает Рейнгартен. "Постоянно посылаются вооруженные патрули всюду, гдѣ ожидается безпорядок. Так ими уничтожено нѣсколько вагонов огромных запасов спиртных напитков; они вылиты на землю и политы керосином и нефтью"[333]. "При мнѣ на "Петропавловскѣ" — разсказывает Рейнгартен — неизвѣстно откуда передана телеграмма, якобы от имени Исп. Ком., с приказаніем не посылать патрулей. Правда, этот обман так груб, что открывается легко".
Рейнгартен был выбран тов. пред. Исп. Комитета. "Немыслимо разсказать — записывает он —- что было за дни моей работы 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12/III. Я не замѣтил этих дней. Впечатлѣніе сплошного митинга, рѣчей, постановленій. Это было тяжкое испытаніе, ибо я пошел на эту Голгофу единственно ради возстановленія спокойствія, уничтоженія розни между офицерами и матросами, ради возстановленія работы для войны. Я с собой справился и к себѣ довѣріе снискал; я говорил много со всѣми, особенно с крайними элементами. Наибольшей услѣх был у Хиліапи (предсѣдатель Совѣта) — это хорошій, честный, страстный человѣк. Он подкупал меня своей искренностью, а я, может быть, подкупал его тѣм, что отдал всю жизнь этому дѣлу, всю мою душу, всю любовь к родинѣ, которая сейчас сжигает меня. Хиліани назвал меня своим другом, просил перейти на ты. Теперь мнѣ легко говорить и работать с ним".
В районѣ Свеаборгскаго порта, несомнѣнно, наступило успокоеніе. Уже 6-го кн. Черкасскій давал в морской ген. штаб такія свѣдѣнія о Гельсингфорсѣ: "настроеніе улучшается, но по теоріи колебательнаго движенія строго научной, всегда возможны повторенія затухающих колебаній, а посему не надо удивляться, если еще будут эксцессы, но, конечно, несравненно болѣе слабые. Дѣйствіе представителей Думы безусловно громадное. Надѣюсь, что в ближайшіе дни явится возможность вернуться мнѣ к исполненію прямых моих обязанностей, т. е. подготовкѣ флота к бою, так как за эти дни я был весь поглощен заботами и стремленіями спасти флот от полной разрухи, и всѣ операціи были пущены мною по-боку. Не причисляя себя к оптимистам, думаю, что все изложенное довольно близко к истинѣ. Под вліяніем петроградских депутатов Думы и работающаго здѣсь мѣстнаго комитета матросских и солдатских депутатов случаи арестованія офицеров матросами и солдатами не только прекратились, но офицеры возвращены в свои части с принесеніем им извиненія и сожалѣнія о случившемся". Нач. штаба, адм. Григорьев, с своей стороны, сообщал: "спокойствіе возстанавливается все больше и больше. Исп. Ком. Совѣта Деп. принимает всѣ мѣры к возстановленію полнаго порядка, помогает все время командующему. В посѣщенных командующим частях и кораблях команды поклялись сохранять порядок и возстановить дисциплину"[334].
Дневник Рейнгартена бурную эпопею первых мартовских дней заканчивает описаніем "общаго собранія офицеров, членов Исп. Ком. и всѣх желающих", происходившаго 11 марта в русском театрѣ под предсѣдательством перводумца Кедрина. Под крики "ура" и звуки марсельезы командующій флотом Максимов провозгласил: "Поклянемся,что ничего другого, кромѣ республики, не будет"... Совѣтская делегація, вернувшись в Петербург, заявила, по отчету "Извѣстій", что флотская семья единодушно приложит "всѣ силы к тому, чтобы война была доведена до побѣднаго конца за счастье свободной Россіи". Успокоительную картину нарисовал и депутат Маньков (плехановец), посѣтившій Ревель и примирившій взбунтовавшихся на броненосцѣ "Петр Великій" с командиром, которому грозили судом Линча: ..."Я взял честное слово с адмирала при всем собраніи, что он подчинится новому правительству". В общем депутат нашел "настроеніе среди матросов очень сознательное" по сравненію с армейцами (в Ревелѣ, между прочим, матросы отбили у толпы раненаго коменданта крѣпости). Для Гельсингфорса на первых порах показательно враждебное отношеніе матросов к крайней пропагандѣ — это засвидѣтельствовал в воспоминаніях крупный мѣстный большевицкій дѣятель — Залежскій: большевицких агитаторов сбрасывали в воду, были и случаи ареста.
* * *
"В Балтійском флотѣ переход к новому строю принят восторженно" — подвел итог в офиціальном сообщеніи предсѣдателю Совѣта министров из Ставки 14 марта исп. должн. верховнаго главнокомандующаго. Дневник Рейнгартена показывает, как эту "восторженность" омрачала анархія, имѣвшая своим источником агитацію безотвѣтственных отечественных демагогов, коварные замыслы внѣшняго врага и неумѣлую провокацію полицейских политиков стараго режима, которые считали, что "не все потеряно, есть надежда".
Возстаніе матросов Балтійскаго флота приняло с перваго момента в ночь на первое марта форму жестоких эксцессов в Кронштадтѣ, который, по тогдашнему выраженію большевицкаго офиціоза "Правда", оказался "отрѣзанным от міра" и не представлял себѣ "ясно картину совершающихся событій": формы, в которыя вылилась здѣсь "стихійная вспышка", до нѣкоторой степени были предуказаны прежней революціонной пропагандой[335]. Нельзя, конечно, вполнѣ довѣриться сообщеніям "секретной агентуры" жандармских властей, которая перед революціей сообщала о планѣ, выработанном в серединѣ 16 г. возродившимся "Главным Коллективом Кронштадтской военной организаціи[336], — поднять возстаніе ("частью убив, а частью арестовав командный состав") в цѣлях прекращенія войны и сверженія правительства. По этому плану дѣйствій "петроградскій пролетаріат должен поддержать возстаніе и для того, чтобы дать знать о началѣ возстанія, флот выйдет из Кронштадта, уже покончив там с офицерами, и даст нѣсколько залпов по Петрограду. Если бы в отношеніи рабочих послѣдовали крутыя мѣры, и рабочих правительство стало бы разстрѣливать, то флот разгромит весь Петроград, не оставив тут и камня на камнѣ". Историк коммунистической партіи Шляпников, цитирующій эти жандармскія донесенія, отрицает наличность существованія подобнаго фантастическаго заговорщическаго плана. Но, очевидно, разговоры об убійствах и арестах были в средѣ "главнаго коллектива" (вѣдь это входило органической частью в ранніе революціонные замыслы Ленина — см. кн. "Уроки московскаго возстанія" 1905), и разбушевавшееся "пламя революціи", нашедшее благопріятныя условія в милитаризованной "тыловой базѣ", легко превратило теоретическую возможность в печальную дѣйствительность — в Кронштадтѣ провокаціонная работа ощущалась еще болѣе реально, чѣм в других мѣстах. Очень трудно назвать "до нѣкоторой степени сдерживающей", как то дѣлают составители "Хроники февр. революціи", роль "Комитета революціоннаго движенія", избраннаго уличной толпой и возглавляемаго прибывшим из Петербурга нѣким "студентом Ханиным": для успокоенія страстей "Комитет революціоннаго движенія" приказал арестовать всѣх офицеров и заключить в тюрьму до назначенія над ними суда. Кронштадтскія событія ярко охарактеризованы краткой записью в протоколѣ 8 марта Петроградскаго Исп. Ком.: "Избіеніе офицеров, арест их в большом количествѣ, командный состав из офицеров совсем отсутствует, выбраны командиры кораблей из состава самих матросов. Флот, как боевая единица, совсѣм не существует"[337].
