Через хотон Кыча вышла во двор.
— Стой! Кто идёт?
— Это я… Зайдите покушать. Ваши все спят.
Тёплой ладошкой Кыча прикоснулась к жёсткой, давно не бритой щеке солдата, и он разомлел от ласки.
— Епифанов! — с порога заглянул он в юрту. — Я пошёл погреться.
Тихонько, чтобы не потревожить коров, Кыча с солдатом вошли в хотон. Возле дверей на маленьком столике мигал жирник и стояла еда.
— Может, не очень-то здесь уютно, да негде больше.
— Ничего.
Кыча вынула из-под стола бутылку.
— Ого! — обрадовался солдат.
— Выпьете? Немножко…
Солдат, ни слова не говоря, взял у неё бутылку, налил себе, осушил стакан и, схватив чего закусить, вытаращил глаза.
— Да ты красавица! Как зовут?
— Кыча.
— А я Пётр.
Парень придвинулся ближе к девушке.
Ойуров сидел в своём закутке, помаленьку откусывая от куска мяса, оставленного Томмотом. С неясной ещё надеждой он слушал, как солдат отхлёбывал из бутылки спирт, каждый раз удовлетворённо крякая и отдуваясь. Хмель ударил в голову Епифанову, он принялся разговаривать с собою вслух. Чем больше от глотка к глотку пустела бутылка, тем внятней становился его разговор с самим собой.
— Думают, Епифанов дурак! Епифанов — себе на уме, не полезет под пули. У Епифанова есть кое-что! Уж до Челябинска добраться — хватит…
В просвет между тонкими жердинками Ойуров настороженно следил за ним. Солдат сидел, прислонясь к стене, медленно разжёвывал мясо, останавливался, заплетающимся языком спорил с кем-то и опять принимался медленно, как вол, жевать. Ойурову подумалось, что солдат просидит вот так всю ночь. Его охватило отчаяние: уходит время! Наружный постовой, как видно, пригрелся в тепле — самый удобный момент, а этот всё не спит. Ах, уходит время!
Бормотание солдата стало едва слышным и наконец иссякло совсем. Кажется, уснул… Ойуров тихо подобрался к двери закутка. Солдат, уронив голову на грудь, громко всхрапнул, проснулся, подбросил в камелёк дров. Затем, позёвывая, он подошёл к закутку, заложил в пробой двери палку, отошёл и, наверно, сел, Ойурову он стал невидим.
Ойуров чуть не застонал от злости: что за сокровище держали в этом закутке, что приделали на дверях железный пробой? Эх, солдата надо было убрать давеча, когда он придремал! С пистолетом в руке Ойуров подошёл к двери, но солдата по-прежнему не было видно. Зато он явственно услышал равномерный храп из-за камелька. Спи, солдат!
Ойуров принялся стругать ножом тонкую жердину возле пробоя. Полусырое дерево было податливо, стружки Ойуров ловил в ладонь и клал в карман. Лишь бы не явился не вовремя наружный постовой. Лишь бы Кыча сумела удержать его в доме подольше… Наконец он проделал в двери дыру, просунул руку и снял заложку, осторожно выбрался из закутка, загасил тлеющий жирник. Солдат спал, привалившись к тёплой боковине камелька.
Ойуров был уже в двух шагах от порога, когда в камельке «выстрелило» полено: уголёк, отскочив, угодил солдату в лицо — он схватился за обожжённую щеку и открыл глаза.
Ойуров застыл, внутренне умоляя солдата, чтобы тот в полусумраке не заметил его. Но Епифанов вытаращил глаза и, вскинув винтовку, крикнул что было мочи:
— Стой! Стрелять буду!
Изловчившись, Ойуров прыгнул к нему и ударил ножом в то место, где должна быть ямочка над ключицею. Как опрокинутый куль, солдат медленно свалился на бок. Схватив его винтовку и патронташ, Ойуров тихонько вышел.
…Лёжа под боком Мальцева, Томмот чутким ухом уловил возникший вблизи и быстро удалившийся частый перестук копыт: «Ускакал!» Он закрыл глаза и тут же провалился в сон, как в небытие.
Молодой солдат Пётр Георгиевич, как он представился Кыче, тем временем всё чаще прикладывался к бутылке и всё ближе придвигался к молодой хозяйке, раскрасневшийся, растрёпанный и вспотевший.
— Кыча! — обнял он девушку. — Я тебя люблю!
— Неправда!
— Видит бог!
— Не верю я в такую любовь…
— Идёт война, всем некогда. Потому и спешим. Время сейчас такое.
— Слишком уж ты спешишь! Одержи-ка победу да возвращайся. А до тех пор… Убери руки!
Приобняв Кычу, солдат всё же привлёк её к себе.
Кыча с силой упёрлась ему руками в грудь:
— Закричу! — Солдат отпустил её. — Любишь, так зачем же хватать руками?
И перебралась на другую сторону стола.
…Жирник, выгорая, стал дымить, шипеть и вскоре погас.
Разгорячённый от выпитого и раздосадованный неудачей, солдат выбрался наружу уже за полночь. Сгоряча он не ощутил мороза. Опрокинувшись на сани с сеном, он долго глядел в звёздное небо и незаметно для себя уснул.
Когда он проснулся, дрожа от озноба, уже занимался рассвет. Ковыляя на замёрзших ногах, солдат побежал к юрте, с разбега нырнул в её темноту и неуверенными руками нащупал успевший уже выстыть камелёк.
— Епифанов!
Ответа не последовало. Парень чиркнул спичкой: Епифанов лежал возле печки на боку.
— Просыпайся, Епифа…
Коснувшись ледяной руки лежащего, солдат отпрыгнул в сторону. Возле порога он ещё раз зажёг спичку, в глаза ему бросилась раскрытая дверь закутка. Он кинулся к дому, забарабанил в закрытую дверь прикладом ружья:
— Откройте! Откройте!
Этот неистовый стук разбудил всех. Резко повернувшийся на кровати Мальцев упал на пол и выматерился.
Уже хлопочущая у камелька Аааныс поспешно откинула крючок двери.
Ворвавшись в дом, солдат с порога закричал:
— Убежал! Он убежал!
— Кто?! — вскинулся на столе Топорков.
— Арестованный!
— А Епифанов?
— Епифанов там… Он уже остыл…
Поспешно одевшись, офицеры и Чычахов побежали в юрту.
Томмот, хлопоча, отпихнул в тёмный угол пустую бутылку, валявшуюся на полу.
Полковник пощупал Епифанову лоб, приподнял за волосы голову.
— Огонь сюда! — Мельком взглянув на рану, определил: — Нож.
— Да, да… Нож, — согласился и Мальцев.
— Подполковник, хорошо ли вы его обыскали? Как же вы пропустили нож? — жёстко спросил Топорков.
— Не только ножа, но даже иголки мы на нём не оставили, — заверил Мальцев, вытягиваясь перед полковником. — Не взял ли он нож у Епифанова, когда тот уснул?
— А ты? Ты где был? — повернулся Топорков к молодому солдату.
— Я? Там… — солдат показал во двор.
— Где это там?
— На санях…
— Спал?
Солдат молча опустил голову.
— Тебе велено было спать или стоять на посту?
Тяжёлый, как гиря, кулак полковника угодил парню в челюсть. Растопырив руки-ноги, солдат отлетел назад в раскрытую дверь закутка и опрокинулся там через голову.
— Кони где?
Чычахов повёл их на скотный выгон, все три коня оказались на месте.
— Почему он не взял коня? Удивительно… Если он пеш, то далеко уйти не может.
— Конь мог быть и у хозяев, — предположил Мальцев. — Чычахов, ты вчера не заметил здесь чужого коня?
— Темно было…
Попытались разобраться в следах, но трудно было что-нибудь определить на твёрдом насте.
Зашли в дом.
— Ат! Баар? — внезапно по-якутски спросил Топорков у хозяйки.
— Есть, — ответила Ааныс.
— Где?
— Спрашивают, где у вас стоит конь, — перевёл Томмот и с горечью подумал: ах, забыл он предупредить о коне!
— Должно, на выгоне. Вон Суонда знает.
Все повернулись к Суонде, который сидел за столом на левой стороне избы и пил чай.
— Где стоит конь? — шагнув к нему, заорал Топорков.
Будто и не слыша переведённый ему вопрос, Суонда продолжал неторопливо тянуть чай из блюдца, которое держал словно игрушку в огромных корявых пальцах.
— Ах ты дикарь! — Мальцев выбил из рук Суонды блюдце и схватил его за грудки. — Ат, ат!
Суонда с сожалением взглянул на осколки и сделал движение наклониться, чтобы собрать их.
— Конь! Где конь?! — Мальцев принялся бить Суонду затылком об стену.
Будто только что уразумев, о чём его спрашивают, Суонда молча показал в сторону хотона.
— Иди, покажи!
Придя на выгон и не увидев своего коня, Суонда сделал бессмысленные глаза.
— Спроси: куда он дел коня, — приказал Топорков Томмоту.
Суонда в ответ развёл руками.
— Как он устроил побег арестованному и куда тот подался? Спроси.
Суонда затряс головой.
Мальцев ринулся к Суонде с кулаками, но Топорков удержал его за рукав:
— Экий вы болван, подполковник! Возьмём его с собой.
…Вернулись с конями и запрягли их в сани. Мальцев подтолкнул Суонду к юрте:
— Иди вынеси труп!
Шагнув за порог и увидев труп, Суонда попятился назад. Мальцев стал подталкивать Суонду в спину, пустил в ход ноги, но всё оказалось напрасно: выпучив глаза, Суонда неотвратимо пятился назад.
— С него не будет толку! Вытащим сами… — сказал Томмот молодому солдату.
Скорченный труп Епифанова бросили на сани.
— Преследовать уже нет смысла, — решил Топорков. — Он ускакал далеко. Давайте завтракать.
…Попили чаю, «подлечились» остатками вчерашней попойки.
