На этот вопрос гораздо легче ответить с большей или меньшей определенностью, чем на подобный же вопрос, относящийся к поступкам и преступлениям индивидуальным. Действительно, чем выше организация того или другого существа, чем более оно приспособляется к всевозможным действующим на него влияниям, тем сложнее и запутаннее кажутся эти влияния в глазах наблюдателя. Напротив, чем организация ниже, тем удобнее для каждого отдельного фактора определить свойственную ему роль. Так, роль света, теплоты, электричества, высоты, широты и влажности несравненно легче может быть изучена и определена с гораздо большей точностью у растений и низших животных, чем у млекопитающих, так как на первых все эти факторы влияют прямо, без всякого противодействия (sans resistance), и не подвергаются внутренней переработке и задержке. Но толпы и тайные общества, как выше было доказано, являются организмами гораздо менее централизованными, чем отдельная человеческая личность, и, потому подобно низшим организмам, они расходуют свои силы по мере того, как их получают извне. Последнее обстоятельство дает возможность с точностью определить как влияние, так и направление каждой из этих сил. Вот почему в высшей степени поучительно рассмотреть коллективную преступность с этой точки зрения.
Что же мы узнаем при этом? Прежде всего то, что невозможно сомневаться в важном значении физических и физиологических факторов. Так, в нашем климате бунты никогда не происходят ночью, редко – зимой, и погода – дождливая или ясная, теплая или холодная – всегда оказывает влияние как на ход, так и на результат их: иногда, чтоб их рассеять, достаточно одного проливного дождя. Не лишено вероятия мнение Gouzer’a, что фазы Луны оказывают заметное влияние на возникновение этих бунтов, и что полнолуние в особенности им благоприятствует; но, впрочем, как мне кажется, этому мнению недостает еще вполне научной доказательности. Далее, не подлежит сомнению, что каждая раса налагает на эти народные движения своеобразный отпечаток, резко отличающий английскую стачку от французской и выборную горячку в Нью-Йорке от выборов в столицах испанской Америки, столь часто сопровождающихся кровопролитиями. Это зависит, нужно думать, от того, что в действиях отдельной личности влияние расы как элемента основного маскируется индивидуальными особенностями; тогда как при совокупном действии многих лиц одной и той же страны все эти индивидуальные особенности, так сказать, взаимно компенсируются, и влияние расы сказывается с особенной очевидностью.
С другой стороны, изучение коллективных действий не менее ясно доказывает нам господствующую роль причин социального характера, их преимущественное значение перед вышеупомянутыми физическими факторами, которые играют чисто служебную роль по отношению к первым. Как мы сказали выше, душой толпы служит та частная цель, ради которой она возникла. Без этой цели и время года, и состояние погоды, и климат, и раса могут как нельзя более благоприятствовать образованию толпы, и, однако же, она не образуется, так как только упомянутая цель является вполне определяющей и характеристичной для нее силой, и только в зависимости от этой цели физические факторы могут оказывать на нее свое влияние. Между этими последними ничто не обладает таким обаянием как мерная и величественная музыка, если только ее можно отнести в эту категорию. Влияние музыки сказывается еще в глубокой древности и проявляется приблизительно одинаковым образом, на что указывает, между прочим, и то обстоятельство, что один из сохранившихся тиртейских мотивов, по исследованиям наших ученых, представляет поразительное сходство с мотивом Марсельезы. Но и Марсельеза может вдохновлять лишь те народные массы, которые уже наперед взволнованы одной и той же страстью. И только благодаря вековой связи исторических событий, благодаря продолжительной пропаганде и преемственной смене идей, благодаря более или менее широкому распространению в народных массах искусственных потребностей высших сословий эта общая страсть может сразу вспыхнуть в стольких сердцах и столь быстро окрепнуть в каждом из них, лишь только благодаря взаимному сближению дана будет возможность проявиться психическому контагию. Прибавьте к этому неясное воспоминание о прежде бывших восстаниях, по образцу которых бессознательно поступает большинство бунтовщиков, – и вы поймете, почему преемственные народные волнения одной и той же эпохи носят столь общий характер, совершенно независимо от времени и места, как во время Столетней войны XVI века, так и во время Фронды и в дни Великой французской революции. Это, в сущности, совершенно сходные проявления одной и той же бурной горячки, одной и той же нравственной эпидемии – то благотворной, то разрушительной, направляющей целый народ или даже целый материк к новой религии и к новой политической догме и придающей всем религиозным сектам и политическим партиям на громадном протяжении к югу и северу, в странах как кельтского, так и славянского или германского происхождения, общие существенные черты, вопреки всевозможным индивидуальным особенностям.
Не подлежит сомнению, что поведение толпы определяется ее составом, и что толпа, составленная из людей честных, даже находясь под влиянием временного внушения своих свирепых вождей, никогда не согласится совершить убийство из жадности или мщения. Не значит ли это, что если толпа убивает, грабит или совершает поджоги, то отдельные члены ее носят в себе, так сказать, физиологические задатки убийства, воровства и поджигательства? Это напоминает до некоторой степени так называемую virtus dormitiva опия.
В самом деле причиной факта является не одна только возможность его, а скорее стечение обстоятельств, содействующих реализации этой возможности, и это положение в особенности применимо к преступным наклонностям, которые и обнаруживаются только тогда, когда реализуются. Правда, можно указать на людей безусловно честных, организованных таким образом, что при каких угодно обстоятельствах они не способны склониться к преступлению. Но между этой как бы полной неспособностью к преступлению этих избранников, с одной стороны, и как бы роковой и непреодолимой преступной наклонностью тех нравственных выродков, которых мы называем преступниками по природе, – с другой, существуют тысячи переходов, представляемые громадным большинством обыкновенных смертных, которые или становятся преступниками, или воздерживаются от преступлений, смотря по обстоятельствам. Между этими обстоятельствами самым главным является скучивание их в толпу или тайное общество, которые неотразимо влияют на них как бы путем гипнотического внушения. При подобных условиях люди, в нормальном состоянии пользующиеся репутацией честных, совершают настоящие жестокости, за которые на другой день они будут краснеть и искать оправдания в софизмах, в которых запутается их отуманенный ум. Точно так же самые заурядные мошенники, в отдельности способные только к кражам и никак не к убийству, в массе становятся жестокими убийцами, и причина этого заключается единственно в образовании преступного скопища, а это последнее, как мы знаем, формируется благодаря влияниям социального характера.
Этим последним и нужно приписать реализацию преступных наклонностей лиц, собравшихся в толпу; хотя это и не вполне оправдывает их, так как преступный акт, как бы из принуждения совершенный ими, в действительности соответствует если не обычному способу их действия, то по крайней мере скрытым особенностям их природы. Человек действительно нравственный никогда не позволит себе поддаться притягательному действию так называемого священного убийства – «divin massacre», по выражению Munzafа. При виде этих возмутительных и кровавых сцен он почувствует к ним непреодолимое отвращение и ужас и совершенно откажется признать в них хотя бы намек на художественную красоту. Если в качестве историка, артиста или поэта кто-либо и будет находить наслаждение в изображении этих сцен, то лишь в том случае, если никогда не видал их своими собственными глазами. Между рабским подчинением обаянию коллективного преступления и чувством отвращения к нему не может быть середины.
Образ действий толпы в значительной степени зависит от социального положения ее членов, от рода их занятий, от их сословия или касты, от того, живут ли они обыкновенно в городе или в деревне, скученно или рассеянно. Городские толпы в особенности отличаются контагиозностью как по быстроте их роста, так и по интенсивности и силе. Taine прекрасно изображает чрезвычайную возбудимость скопищ, случайно собиравшихся в Palais-Royal незадолго перед взятием Бастилии. Эти скопища, по его словам, составлялись обыкновенно из лиц, так сказать, живших на людях, из обычных завсегдатаев ресторанов и театров, из представителей учащейся молодежи – словом, из лиц, постоянно находившихся под впечатлением живых влияний и внушений и потому сделавшихся чрезвычайно податливыми по отношению к этим последним. В то же время отчуждение этих лиц от семьи и традиции, отчуждение их, если можно так выразиться, от атавистического внушения вызывало в них обманчивое чувство полной независимости. Этот характер независимости сказывался также и в их чрезмерной впечатлительности, делавшей их крайне капризными и неустойчивыми.
