Мэгги Ботуин уныло заерзала в полутьме и распаковала свою портативную камеру.
Я откашлялся.
– Мой текст должен прикрыть все дыры в этом сценарии?
– Прикрыть задницу Цезаря? Да!
Фриц Вонг рассмеялся и подлил еще в бокалы.
– И мы посылаем тебя к Мэнни Либеру, чтобы обсудить Иуду, – добавила Мэгги Ботуин.
– Что-о-о?!
– Иудейскому льву[217], – сказал Фриц, – вероятно, будет приятно съесть иллинойского баптиста. А пока он будет выдергивать тебе ноги, ему придется тебя выслушать.
Я медленно влил в себя второй мартини.
– Что ж, – вздохнул я, – не так уж плохо.
И услышал какое-то жужжание.
Камера Мэгги Ботуин сфокусировалась на мне, чтобы уловить, как я начинаю пьянеть.
– Вы везде носите с собой камеру?
– Ага, – сказала она. – За сорок лет еще не было ни дня, чтобы я не поймала мышку среди слонов. Они не смеют меня вышвырнуть. Иначе я смонтирую вместе все девять часов пленки, на которой засняты эти кретины, и устрою премьерный показ в Китайском театре Граумана. Любопытно? Приходи, посмотришь.
Фриц наполнил мой бокал.
– Я готов. Снимайте крупный план, – сказал я и выпил.
Камера зажужжала.
32
Мэнни Либер сидел на краю своего стола, обрезая огромную сигару с помощью одной из стодолларовых золотых гильотин от «Данхилл». Он хмуро наблюдал, как я расхаживаю взад-вперед по кабинету, внимательно осматривая разнообразные низкие диваны.
– Что тебе не нравится?
– Эти диваны, – ответил я. – Такие низкие, что с них трудно встать.
Я сел. И оказался примерно в футе от пола, глядя снизу вверх на Мэнни Либера, который возвышался надо мной, как Цезарь, покоривший весь мир.
Я выругался про себя и пошел за диванными подушками. Затем сложил три подушки одна на другую и сел сверху.
– Какого черта, что ты делаешь? – Мэнни вскочил со своего стола.
– Хочу смотреть вам в глаза, когда говорю. Не желаю ломать себе шею, выглядывая откуда-то из ямы.
Мэнни Либер закурил, откусил кусочек сигары и снова взгромоздился на край стола.
– Ну? – резко спросил он.
– Фриц только что показал мне черновой монтаж фильма. Там недостает Иуды Искариота. Кто его вырезал? – спросил я.
– Что?!
– Христос не бывает без Иуды. Почему Иуда вдруг стал невидимым учеником?
Я впервые увидел, как маленькая задница Мэнни Либера нервно заерзала по стеклянной крышке стола. Он затянулся потухшей сигарой, бросил на меня испепеляющий взгляд и вдруг заорал:
– Это я приказал вырезать Иуду! Не хочу делать антисемитский фильм!
– Что?! – взорвался я, подскакивая на месте. – Этот фильм должен выйти к ближайшей Пасхе, верно? Во время Пасхальной недели его увидят миллионы баптистов. Два миллиона лютеран?
– Несомненно.
– Десять миллионов католиков?
– Да!
– Два унитария?
– Два?..
– И когда все они в Пасхальное воскресенье, потрясенные, выйдут из кинозала и спросят: «Кто вырезал из фильма Иуду Искариота?» – ответ будет один: Мэнни Либер!
Наступила долгая пауза. Мэнни Либер бросил свою потухшую сигару. Я застыл, глядя, как он протягивает руку к белому телефону.
Он набрал местный трехзначный номер, подождал ответа и сказал:
– Билл?
Затем, набрав побольше воздуха:
– Примите Иуду обратно на работу.
Он с ненавистью наблюдал, как я раскладываю три подушки по трем отдельно стоящим стульям.
– Это все, о чем ты хотел со мной поговорить?
– Пока да.
Я повернул ручку двери.
– А что слышно о твоем друге Рое Холдстроме? – вдруг спросил он.
– Я думал, вы знаете! – воскликнул я и остановился.
«Осторожнее», – подумал я.
– Этот кретин просто сбежал, – выпалил я. – Забрал все вещи из квартиры и уехал из города. Несчастный придурок. Он мне больше не друг. Ни он, ни это проклятое глиняное чудовище, которое он состряпал!
Мэнни Либер внимательно посмотрел на меня.
– Тем лучше. С Вонгом тебе будет лучше работать.
– Конечно. Фриц и Иисус.
– Что?
– Иисус и Фриц.
И я вышел.
33
Я медленно брел, возвращаясь к дому моей бабушки, затерянному где-то в прошлом.
– Ты уверен, что час назад мимо тебя пробежал именно Рой? – спросил Крамли.
– Черт, нет, конечно. Да, нет, может быть. Не могу сказать членораздельно. Мартини посреди дня – это не по мне. Кроме того… – я взвесил в руке сценарий, – мне надо вырезать отсюда два фунта и добавить три унции. Помоги!
Мой взгляд упал на блокнот в руках Крамли.
– Ну что?
– Обзвонил три агентства, собирающие автографы. Они все знают Кларенса…
– Отлично!
– Не совсем. Везде говорят одно и то же. Параноик. Ни фамилии, ни телефона, ни адреса. Всем говорил, что боится. Не того, что ограбят, а того, что убьют. А потом ограбят. Пять тысяч фотографий, шесть тысяч автографов – вот его золотые яйца. Так что в ту ночь он мог и не узнать Человека-чудовище, но испугался, что чудовище узнает его, узнает его адрес и может прийти за ним.
– Нет-нет, совсем не сходится.
– Кларенс, не важно, как там его фамилия, по словам людей из агентств, всегда берет только наличными и платит наличные. Никаких чеков, так что по этой линии следов нет. Он никогда не связывался с ними по почте. Регулярно появлялся, делал дела, а потом исчезал на несколько месяцев. Тупик. В «Браун-дерби» тоже тупик. Я пытался зайти и так и эдак, но метрдотель и слушать меня не стал. Прости, малыш. Эй, смотри…
В этот момент, по расписанию, вдалеке снова показалась римская фаланга на ускоренном марше. Они приближались к нам с радостными выкриками и ругательствами.
Я изо всех сил вытянулся, затаив дыхание.
– Это та компашка, о которой ты говорил? – спросил Крамли. – Среди них был Рой?
– Ага.
– А сейчас он с ними?
– Мне не видно…
– Черт побери, – Крамли прорвало, – какого лешего этот тупой придурок бегает тут по студии? Почему он не делает ноги, не удирает отсюда, черт возьми?! Зачем он тут вертится, как привязанный?! Чтобы его убили?! У него был шанс убежать, вместо этого он выжимает из тебя и из меня все соки. Зачем?!
– Мстит, – ответил я. – За все убийства.
– Какие убийства?!
– Убийства всех его созданий, всех его самых близких друзей.
– Чушь.
– Послушай, Крам. Ты давно живешь в своем доме, в Венеции? Двадцать – двадцать пять лет. Все живые изгороди, каждый кустик посажен тобой, ты сам засеял лужайку, построил ротанговую хижину, установил звуковую аппаратуру, поливальные агрегаты, развел бамбук и орхидеи, посадил персиковые деревья, лимоны, абрикосы. Что, если за одну ночь я бы все это разломал и вырвал с корнем, срубил деревья, вытоптал розы, сжег хижину, выкинул на улицу аппаратуру, – что бы ты тогда сделал?
Крамли подумал, и лицо его вспыхнуло от гнева.
– Вот именно, – спокойно произнес я. – Не знаю, женится ли когда-нибудь Рой. Но сейчас, в эту минуту, его дети, вся его жизнь оказались втоптаны в грязь. Все, что он любил в жизни, убито. Может быть, он сейчас находится здесь, пытаясь выяснить причину этих убийств, пытаясь, как и мы, найти чудовище и убить его. Может быть, Рой ушел навсегда. Но будь я на месте Роя, я бы остался, спрятался и продолжал поиски, пока не закопаю убийцу в могилу вместе с его жертвой.
– Мои лимоны? – произнес Крамли, задумчиво глядя в сторону моря. – Мои орхидеи, мои джунгли? Кем-то уничтожены? Ладно.
Внизу в лучах закатного солнца пробежала римская фаланга, исчезнув в голубых сумерках.
Высокого неуклюжего воина с журавлиными повадками в ней не было.
Шаги и крики замерли вдали.
– Пошли домой, – сказал Крамли.
В полночь через африканский сад Крамли неожиданно пронесся ветер. Все деревья в округе перевернулись во сне.
Крамли задумчиво посмотрел на меня.
– Чувствую, что-то должно произойти.
И оно произошло.
– «Браун-дерби», – ошеломленный догадкой, произнес я. – Господи, как же я раньше не подумал?! В ту ночь, когда Кларенс удирал в панике. Он же обронил свою папку, он оставил ее лежать на тропинке у входа в «Браун-дерби»! Кто-то наверняка подобрал ее. А может, она еще там, ждет, когда Кларенс успокоится и осмелится тайком вернуться за ней. В папке наверняка есть его адрес.
– Хорошая ниточка, – одобрительно кивнул Крамли. – Я проверю.
Снова налетел ночной ветер, печально вздыхая в ветвях лимонных и апельсиновых деревьев.
– И еще…
– Еще?
– Еще про «Браун-дерби». Метрдотель, скорее всего, с нами разговаривать не будет, но я знаю одного человека, который многие годы обедал там каждую неделю, когда я был еще ребенком…
– Господи, – вздохнул Крамли, – Раттиган. Да она живьем тебя съест.
– Моя любовь будет мне защитой!
– Боже, только сунь этого в постель, и мы обеспечим детишками всю долину Сан-Фернандо.
– Дружба – это защита. Ты ведь не причинишь мне зла?
– И не рассчитывай.
– Нам надо что-то предпринять. Рой прячется. Если они, кто бы это ни был, найдут его, Рою конец.
