в котором прочитал о сообщении Н.И.Гришина об организации наблюдательной базы ВАГО у Вас в Голицыне. Очень интересно было узнать о том, как используется Ваша инициатива как патриота астрономии…
Папа действительно был бескорыстным «патриотом астрономии». Иначе зачем он каждый вечер поднимался по узкой лесенке на чердак и приникал к окуляру телескопа. В течение почти двух лет он наблюдал за своей переменной звездой, которая в разное время года и суток наблюдалась то в созвездии Льва, то в созвездии Весов, то в Рыбах, то в Деве. Папа вел тщательные записи своих наблюдений и, наверное, пришел бы в ужас, прочтя мои дилетантские перечисления созвездий, в которых появлялась его звезда.
Большой радостью для папы было участие в астрономической судьбе подростка Анатолия Черепащука, астронома-любителя из Сызрани.
Город Сызрань, 28 января 1956 г.
Здравствуйте, дорогой товарищ Тарковский!
Сегодня получил Ваше письмо, после которого все еще не могу прийти в себя от радости. Не знаю, как я смогу выразить Вам мою благодарность за оказанное доверие и веру в человека. Ваше письмо было для меня огромной моральной и технической поддержкой. После моей катастрофы, когда у меня лопнул при шлифовке диск, я совсем не знал, что делать дальше. Я только знал, что наперекор всему должен исправить роковую ошибку и построить телескоп. И вдруг я получаю Ваше письмо, в котором Вы пишете, что, узнав о моей беде, хотите помочь…[78]
Папа выслал Анатолию два диска диаметром 210 мм для его телескопа, и с какой радостью и восхищением он рассказывал мне, что Черепащук докончил строительство телескопа и вскоре открыл комету, о чем официально сообщалось в «Реферативном журнале» Института информации АН СССР в октябре 1956 года… Теперь Анатолий Михайлович Черепащук – известный астрофизик, академик, в честь его названа малая планета, и я имела счастье с ним познакомиться.
А папа продолжал наблюдать за переменными звездами… Он любил свой телескоп, гордился им и разрешал смотреть в окуляр своего детища только тем людям, которые были ему симпатичны.
После папиной смерти большой телескоп на мощной треноге еще долго стоял в его комнате. В доме жили случайные люди («Пусть живет кто угодно, только не Марина», – говаривала папина вдова), и тренога была сложена и вместе с телескопом валялась за ненадобностью под кроватью. В один далеко не прекрасный для меня день я увидела, что телескопа нет на месте, а спустя какое-то время узнала, что бывшая жена Андрея, Ирма Рауш, распорядилась телескопом – отдала его в Музей кино.
Когда я расставалась с Голицыным навсегда, я наугад взяла с полки одну из папиных астрономических книг. Это была книга Дональда Г. Мензела «Наше Солнце», на второй странице которой папиной рукой была написана дата ее приобретения: «26.06.1963». И папины инициалы – «АТ».
А еще мне досталось в наследство ночное звездное небо, которое папа мне подарил когда-то в Голицыне – все целиком, вместе с планетами, звездами, созвездиями и «сверкающим полотенцем» Млечного Пути.
Папина квартира
В нашу комнату в доме № 26 можно было попасть, миновав темный сквозной коридор. Когда-то он казался мне очень длинным, хотя в него выходило всего по две двери с каждой стороны. Пол в коридоре был деревянным, и шаги идущего по нему человека слышались издалека. Папу узнать было совсем легко – в послевоенные годы он ходил на костылях, и их стук по деревянному настилу заставлял Андрея и меня срываться с места и бежать навстречу папе.
Так было и в тот день 1955 года, только дома почему-то, кроме меня, никого не было.
Папа пришел радостный, возбужденный, наскоро меня поцеловал и сразу же стал рассказывать новость. Он вступил в жилищный кооператив и только что был на собрании пайщиков. Дом, в котором у него с Татьяной Алексеевной будет квартира, должен строиться рядом со станцией метро «Аэропорт» на Ленинградском шоссе.
Папа достал из кармана бумажник, из него – сложенную «синьку», положил ее на стол и разгладил ладонью.
– Смотри, – сказал он. – Вот план квартиры. Здесь, – он показал на самую большую комнату, – будет жить Татьяна Алексеевна и одновременно будет столовая. Рядом, вот здесь, мой кабинет, он же спальня. Вот коридор. Направо от него – вход в кухню. Видишь косую черточку? Это дверь. Вот это – ванная комната, а это – место, куда король ходит без свиты. Смотри дальше! Здесь кладовка, а налево маленькая комнатка, видишь, я ставлю крестик… Здесь будешь жить ты, доня моя! Ты представляешь, солнышко, как нам хорошо будет вместе!
Вот это было для меня главной неожиданностью. Я сжалась; я знала, что ни за что не расстанусь с мамой, с бабушкой, с Андреем. К тому же папа, увлекшись, совсем забыл о существовании Алеши[79], сына Татьяны Алексеевны, но я-то понимала, что ему тоже должно найтись место в новой квартире.
Но папа был так счастлив от мысли, что я буду жить у него, что я не возразила ему, и мое молчание он принял за согласие…
Прошло два года, и летом 1957 года папа переехал на новую квартиру, в тот самый первый кооперативный писательский дом на 2-й Аэропортовской (потом улица Черняховского), где жили Андроников, Галич, Светлов, Симонов.
Дом был весьма респектабельным – с лифтами и с чистыми подъездами, в которых сидели вахтерши. Они спрашивали, в какую квартиру ты идешь. Однажды вахтерша, узнав, что я иду к Тарковским, сказала: «А, да-да! Они говорили, что домработницу ищут».
Папина квартира мне очень нравилась. Там было много солнца, а стены выкрашены по заказу папы светлой краской – в большой комнате чуть желтоватой, а в папиной – розовато-жемчужной.
На этих стенах очень красивы были картины – натюрморт Фалька в большой комнате, вид Парижа тоже работы Фалька и нежный акварельный букет Фонвизина у папы в кабинете. Над папиным диваном висела старинная миниатюра: дама в чепце с кроткими голубыми глазами. Рядом с диваном стоял столик, на котором папа записывал стихи.
Папа умел создать у себя красивый уют, который и Андрей, и я особенно ценили, ведь мама была совсем равнодушна к быту, да и денег лишних у нее никогда не было.
На шкафчике у папы, справа от его дивана, стояли старинные чашки, которые он с увлечением собирал, – каждая новая чашка подолгу нами рассматривалась, и папа по справочнику расшифровывал мне клеймо, стоявшее на донышке.
А в самом шкафчике были разноцветные заграничные бутылки с экзотическими напитками, ликерами и кубинским ромом. Папа любил угощать меня и угощаться сам из маленьких серебряных стопочек. Он потешался, глядя, как я осторожно,
