— Ты — сын прекрасной Лилеин, — говорит Энефрет. — Сын Мланкина. Наследник Цветущей равнины. Серпетис, этот знак на твоих пальцах будет гореть огнем до конца чевьского круга. После он исчезнет, и ты ничем более не сможешь доказать своего родства с Мланкином.
Энефрет замолкает. Поднимает руку Серпетиса и поворачивает ее ладонью вверх.
Я никогда не видел такого раньше. Кончики пальцев Серпетиса, которыми он касался печати, светятся. Словно огонь тлеет внутри них, словно под кожей каждого пальца пылает маленький костер. Это тоже магия, и это теперь часть него. Ненадолго, до момента, как Черь сменит Чевь на небосклоне, но все же.
— Нам пора идти дальше, — говорит Энефрет и оглядывается на меня. — Цилиолис, мы возвращаемся в Тмиру.
И она закрывает глаза.
На мгновение становится темно, а потом свет возвращается, но все уже выглядит иначе. Колосящиеся поля, далекий лес на горизонте, высокая трава под ногами. Я знаю это место — здесь мы с Инетис бегали в детстве, играли, прятались в траве. Здесь искали травы и пробовали заклятья. Это мой дом, моя родина. Земля Тмиру, до которой от южной границы почти тысяча мересов. И мы прибыли сюда в мгновение ока.
— И тебе, и Серпетису не стоит показываться здесь, — говорит Энефрет так, словно продолжает незаконченный разговор. — Но тебе нужно кое-что сделать, прежде чем мы вернемся в лес.
Я все еще оглядываюсь вокруг, не веря глазам. Серпетис отрешен, он не отрывает взгляда от кончиков своих пальцев, и похоже, ему все равно, что говорит Энефрет. Но не мне.
— Ты войдешь в свой дом, — продолжает она, глядя на меня. — Ты пройдешь так, чтобы тебя не заметили. Тебе нужно забрать из дома покрывало Сесамрин, которым она укрывала вас в детстве. Твой отец хранит его в ее сонной. — На лице Энефрет проступает грусть. — Твоя мать — сильный маг, Цилиолис. Мне жаль, что так вышло, но ее магия поможет нам.
— В чем поможет?
Вопрос задаю не я. Это спрашивает Серпетис, и его лицо сейчас — это лицо Мланкина, уводящего мою сестру в сонную шесть Цветений назад.
— Ты помогла мне найти печать, Энефрет, — говорит он. — Я говорю тебе «спасибо», но до конца чевьского круга все меньше времени, и мне надо попасть в дом своего отца, пока я еще могу доказать, что я наследник.
Он делает шаг назад, не отводя от нас взгляда, и я знаю, что он скажет еще до того, как слова срываются с его губ.
— Я хочу уйти.
— Ты не можешь уйти, Серпетис, — говорит она.
— Ты не можешь меня задержать, — говорит он.
Энефрет делает шаг вперед, и я вижу, как она снова становится высокой. Выше меня, выше Серпетиса, выше самого высокого виденного мною человека. Вокруг становится темно, как будто вдруг настал вечер. С полей тянет холодом, лес угрожающе шумит в стороне, птицы с криком взлетают из травы.
Энефрет теперь по-настоящему огромна. Ее волосы стелятся черной рекой под ногами, на кончиках пальцев сверкает пламя, а лицо больше не привлекательно-смуглое — оно бледное, мертвенное, неживое.
— Ты не уйдешь сегодня, Серпетис, — говорит она, и от звука ее грудного голоса меня пробирает дрожь. — Твоя судьба связана с домом Мланкина, но не так, как ее связываешь ты. Я разрешу тебе уйти завтра и сама перенесу в Асмору, но сегодняшний день и эту ночь ты проведешь со мной.
Он смотрит на нее, и я вижу на его лице уже знакомое мне выражение. Это Серпетис — тот, что ненавидит магов и магию, тот, что признает меч и силу и не верит в заклятья и травы. Хотя как тут можно не верить?
— Я приказываю тебе отпустить меня, — говорит он. — Именем правителя Асморанты.
Энефрет смеется, голос эхом раскатывается по земле, заставляя ее задрожать.
— На этой земле и в этом мире приказываю я, — говорит она.
Взмах руки — и Серпетиса подхватывает поток воздуха. Он зависает над землей, и спустя мгновение из его груди вырывается крик боли. Корчась от боли, не в силах даже кричать, извиваясь в незримой хватке, Серпетис пытается вырваться — но из этой хватки вырываться бесполезно. Я вижу, как краснеет его лицо, как сжимаются зубы, как течет по коже пот. Энефрет молча наблюдает за ним, она ни разу не оглянулась в мою сторону.
Серпетиса выгибает дугой, суставы выворачиваются, я слышу хруст костей, которые готовы сломаться. Он, сын Мланкина, задыхается от боли. Так же, как задыхалась от боли его жена, моя Инетис. Я смотрю на его страдания и представляю себе боль и муки Инетис. Ее сжигаемое заживо внутренним огнем тело, ее страх и отчаяние, и надежду, которой Мланкин лишил ее, убив нашу мать.
Но боль Серпетиса не приносит мне удовольствия. Это его отец должен страдать, это он должен мучиться. Я готов сделать шаг и просить Энефрет отпустить его, но тут она резким взмахом руки сверху вниз прекращает пытку.
Серпетис мешком валится к ее ногам.
— Ты еще не понял, кто я, смертное создание, — говорит она, пока он кашляет и стонет, пытаясь прийти в себя. — Я могу превратить тебя в пыль одним движением руки. Ты будешь подчиняться мне или умрешь, Серпетис, сын Дабина. Выбирай сейчас. Мое терпение на исходе, а твои мысли так непроходимо глупы.
Она снова вытягивает вперед руку, и невидимая сила поднимает Серпетиса на ноги.
— Говори.
Он еще задыхается, и ему еще больно, и он запомнил мое молчание и то, что я не попытался ему помочь — я успеваю заметить это
