Ему было шесть лет, когда его семья бежала из Польши в Японию через Советский Союз. Транзитную визу в Японию они получили у Тиунэ Сугихары, замечательного японского вице-консула в Ковно, который аналогичным образом спас от 5 до 6 тысяч евреев, бежавших на восток от немцев. Это было в 1940 году, после присоединения Литвы к Советскому Союзу, поэтому беженцам требовалось разрешение еще и от НКВД; его добывал тот же Сугихара. Виктор узнал эту историю из книги о консуле, в которой он нашел фотографию списка с именами беженцев, среди них было имя его матери[376]. Поезд на Владивосток останавливался в Биробиджане, Еврейской автономной области; на станции отец Виктора заговорил с местным евреем на идиш. Тот страшно перепугался и сказал, что за такое их могут арестовать. Эту историю вкупе со своими впечатлениями Шлойме Гилинский рассказал в Нью-Йорке, где в конце концов осела их семья, какой-то коммунистке, собиравшей деньги на Биробиджан, чем очень ее возмутил; надо ли говорить, что она ему не поверила. После этого, когда ее сын стал бить Виктора и окровавил ему голову, ударя ее о тротуар, вместо того чтобы его остановить, мать подстрекала сына: «Ударь еще раз, еще раз!»
По профессии Виктор ядерный физик. Он учился в Корнеллском университете (где, между прочим, слушал курс Набокова по русской литературе), защитил диссертацию в Калифорнийском технологическом институте, стал сотрудником стратегического исследовательского центра РЭНД в Санта-Монике и вскоре возглавил в нем отдел физики. Там же одно время работал Джеймс Шлезингер, будущий министр обороны при президентах Никсоне и Форде. Именно Шлезингер привлек Виктора к государственной службе, назначив его в Комиссию по атомной энергии, которая потом стала Комиссией по ядерному регулированию. Виктор деятельно противостоял продаже ядерного топлива Индии, а затем – реакторов Северной Корее, аргументируя свою позицию тем, что использование ядерной энергии в мирных целях всегда кончается производством оружия. Так он способствовал принятию Договора о нераспространении ядерного оружия (1968) и потом возмущался тем, что не все его положения соблюдаются должным образом.
В его репертуаре имеется и роль остроумного рассказчика. Из его бытности в Комиссии по ядерному регулированию мне особенно запомнилась смешная история про эвакуацию «комиссаров» в случае ядерного удара по Вашингтону. В один прекрасный день все пятеро получили уведомление о том, что через месяц планируется репетиция утвержденного в верхах плана эвакуации в Северную Каролину. В этой идее Виктору казалось смехотворным все, начиная с расположения бункера в другом штате, и он с присущей ему иронией написал начальству, что без своей секретарши эвакуироваться не согласен. Вместо ожидаемого отказа он получил положительный ответ – начальство иронии не распознало, поставив его тем самым перед новой дилеммой: пришлось рассказать обо всем секретарше, которую он в свои «планы» не посвящал. Ей же пришлось выбирать: ехать в случае ядерной атаки с ним или оставаться с мужем. Виктор опять надеялся на отказ, но, к его изумлению, секретарша выбрала начальника! Стратегия уклонения от репетиции потерпела крах; пришлось участвовать. Членов комиссии и секретаршу Виктора отвезли в бункер, где распоряжались благопристойные местные дамы. Они с помпой встретили почетных гостей и отвели каждого в его комнату. Над дверью своей Виктор увидел свой фотопортрет! Затем дамы вскрыли консервы и радостно угощали комиссаров и секретаршу. (В другие годы они их поедали сами – срок хранения составлял один год.) Все были довольны, а Виктор несколько смущен.
Эту историю он рассказывал в обычной для себя «сниженной» манере, с самоиронией.
* * *
Мы с Виктором познакомились в 1963 году, когда он ухаживал за Магдаленой Новацкой, бывшей стюардессой польской авиакомпании LOT, тогда, как и я, учившейся в UCLA. Они вскоре поженились. Магдалена была рослой красоткой, любительницей веселых вечеринок, выцинанок (декоративные, разноцветные узоры и картинки, которые она вырезала) и горных лыж. (В Татрах она каталась с будущим римским папой – страстным лыжником Каролем Войтылой.) Магдалена отлично исполняла испанский танец фламенко: «гордая полячка» становилась не менее гордой цыганкой. Виктор еще не знал, что много лет спустя его страстью станет аргентинское танго, а партнершей – будущая жена, китаянка по имени Мэдлен. Василий Аксенов, в 1975 году преподававший в UCLA в качестве «writer in residence», вспоминал одну из вечеринок с участием Магдалены в «Круглых сутках нон-стоп»: «Вышла хозяйка, та самая цыганка… по-прежнему босая, но уже в джинсах и маечке. Появился и муж в очках… атомный физик»[377]. Мы с Аксеновым как раз побывали на «Возрожденческой ярмарке удовольствий» в Лос-Анджелесе, где Магдалена танцевала фламенко. В Варшавском университете она училась на китайском отделении, где за ней ухаживал Анджей Дравич, с которым Аксенов был знаком, – тот дружил со многими неофициальными и полуофициальными русскими писателями. (В 1995 году я познакомилась с Дравичем на Всемирном конгрессе славистов в Варшаве. Он тогда преподавал в Ягеллонском университете в Кракове, но предметом нашего разговора была незабываемая Магдалена.)
Сам Виктор в свободное время занимался карате, а в рабочее – свойствами плутония. (Мы с Магдаленой в шутку называли его «царь Плутоний».) Много лет спустя он научился летать на самолете, прыгал с парашютом, спускался со своим сыном на каноэ по самой северной реке Канады. Это путешествие длилось 25 дней; в Арктическую зону их доставили на маленьком аэроплане.
Есть у него рассказы и про смелость. Например, он недавно прочитал в еврейской газете «Forward» о том, как однажды – в Литве, еще в царское время – его отец приставил пистолет к виску хозяйки местной типографии, чтобы та не помешала печатать революционные листовки группы евреев-подпольщиков. Виктор знал, что его отец, будучи юным революционером, носил пистолет, но этот поступок его все равно поразил. Он помнил отца другим – мягким и нерешительным, и в образе бесстрашного революционера он ему понравился. «Теперь, – сказал Виктор с типичной для него иронией, – я с большей симпатией отношусь к террористам». Став в начале 1920-х годов бундистом, Шлойме Гилинский организовал первую в Польше школу, в которой преподавание велось на идиш, и разработал систему либерального образования, основанную на воспитательных принципах Руссо, которой и прославился.
Стоит добавить, что в рассказах Виктора отец обычно изображался «под каблуком» сильной женщины, своей жены. Она и вправду не отличалась обаянием, не говоря о чуткости и такте. Например, вместо того чтобы похвалить сына, когда того назначили в Комиссию по ядерному регулированию, она выразила неудовольствие: он ведь не стал советником президента по вопросам науки, то есть – не взял выше! Таким образом она подтвердила отрицательный стереотип «еврейской мамаши».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
