действиях. Прошло всего два месяца. И не передергивайте, когда хотите повесить на меня отчет за целый год. Мне рано перед вами отчитываться. Да вы этого и не стоите!
Она примолкла, и в полной тишине прозвучал вопрос:
— Почему не стоим, Дарья Дмитриевна?
— Потому что вы явились сюда не найти общие позиции, а сговорились, видимо, поменять учредительный устав. Попробуйте проделать этот трюк. Я даже подскажу, как он будет укладываться в рамках нашего учредительного устава. Для начала следует набрать факты моей плохой работы. Потом голосованием выразить мне недоверие. Потом добиться изменения в уставе и после проведения этой операции опять голосованием сместить президента с должности. А новым голосованием, после изменения устава, — выбрать нового президента. Вот в таком случае это получится более или менее по закону. Но я убеждена, что этот бунт, по-другому ситуацию не определишь, будет продолжаться не одну неделю и не один месяц. По той простой причине, что вы разобщены. Различные группы готовы перегрызть горло друг другу, не убеждайте меня в обратном. И объединяла вас воедино, создавая общую атмосферу дружной работы, только воля моего брата и устав, который вы приняли. Ваши крики и лозунги ничего конкретного мне не говорят. — И неожиданно выкрикнула жестко: — Тайм-аут! На тридцать минут! Попробуйте сговориться, выработать общую программу! Отдельные предложения обсуждаться не будут! Или мы все вместе, или разлетаемся в разные стороны!
Даша произнесла всю свою речь на едином дыхании. Захлебнулась, соскочила с трибуны и вышла в коридор.
Катя догнала ее только на лестничной площадке. Девочка побледнела, в ее глазах смешались восхищение и испуг:
— Тетка, ты отважная, тетка! Ты лихо рискуешь!
— А что еще делать?
— А если проиграешь?
— Другого выхода нет, — нервно ответила Даша. — Либо они нас подомнут, либо мы их.
— Но у нас такой солидный пакет акций!
— Слабый аргумент. Если игра пойдет всерьез, они объединятся под одним флагом и общее количество акций превысит наши с тобой и Дорохова.
— Но они могут объединиться только для виду, на время! А потом каждый выдернет свои, кровные.
— Правильно. Но такой ход не криминал. Пойдем в кафе на улице, там подают почти настоящий кофе капучино.
На выходе их перехватил Сергеев. Придержал Дашу, сказал одобрительно:
— Я слышал по трансляции, что у вас там происходит. Не волнуйтесь, я эту публику хорошо знаю. Они никогда не станут под один флаг. Скорее загрызут друг друга, как пауки в банке. Придерживайтесь и дальше атакующей позиции.
— Попробую.
Едва они ступили на тротуар, как за спиной появился Греф. Дошли до кафе и взяли по чашке бурды с пеной, местный капучино оказался карикатурой на кофе, Катя сказала нерешительно:
— Я тоже хотела выступить. Сказать что-нибудь об отце, о себе, о тебе. Почему ты не объяснила, что восемь месяцев училась как проклятая?
— Они и так об этом знают, можешь мне поверить.
Греф пил минеральную воду у стойки бара. Стоял к ним спиной. Но Даша быстро определила, что он видит их и входную дверь в зеркале на стенке бара.
Даша произнесла сосредоточенно:
— Я думаю, что тебе нужно что-то сказать. Но не пытайся понравиться. Собрались люди, кто прошел жестокую школу борьбы. К ним не подлижешься. Если есть оригинальные идеи — выскажи или соври покрасивее. Нет, молчи.
Неожиданно Даша перестала слышать, что говорила Катя. Кроме того, не понимала, почему здесь сидит. Потом пришло соображение, что она потеряла свое «я», не ощущает себя человеком и смотрит на себя будто бы со стороны. Кто-то другой в ее облике ругался недавно на трибуне, а теперь пил кофе. Быть может, именно такой ступор китайцы называют «потерять лицо». После этого потерпевшему ничего не остается, как вешаться. Ощущение было чудовищным, она с трудом осознала, что превратилась в зомби. Через несколько секунд она натолкнулась на настороженный взгляд Грефа и — пришла в себя.
Молча они допили кофе, повторили заказ и через тридцать пять минут вернулись в зал.
Катя села к столу, рядом с поникшим Шемякиным, а Даша уверенно вскарабкалась на трибуну. Щелкнула пальцами по микрофону, спросила:
— С чего начнем второй тайм?
Встал опять же тот же тощий и очень длинный мужчина, произнес уверенно, но помягче, нежели в первом выступлении:
— Дарья Дмитриевна, мы принимаем ваше предложение. Будем голосовать.
— Предложений было несколько. С какого желаете начать? — перебила Даша.
— Я полагаю, что с изменения устава.
Нет, сговориться в перерыв им не удалось! Часть зала возмущенно закричала:
— Какие изменения?! Прямо с недоверия президенту!
— А уж потом мы будем знать, что делать с уставом!
Даша вызывающе рассмеялась в микрофон:
— Я вижу, что согласия нет! Может, монету кинем — орел-решка, — что пойдет первым?!
— По очереди! — пропищал кругленький человечек, вытолкнутый с трибуны. — Первое голосование за изменение устава. А второе — недоверие президенту.
— Какова будет система голосования? — не останавливалась Даша. — Надо было удерживать темп и не дать собравшимся отвлечься.
Ответили в дюжину голосов:
— Открытая система! Как при Муратове.
— Побеждает предложение того, кто набирает половину голосов плюс один!
— Пусть так, — тут же согласилась Даша. — Кто будет считать голоса?
И к этому никто не подготовился! Единый руководящий центр так и не выбрали, не говоря уж о лидере! Все правильно, — всезнающий Сергеев, прав, как всегда.
— Хорошо. — Даша позвала Катю: — Екатерина Владимировна, я вас попрошу, пригласите секретарей Аню и Свету, попросим их провести подсчет голосов.
Ходить за ними не пришлось. Обе оказались у приоткрытых дверей зала и вошли, ничем не смущаясь.
Даша перевела дыхание и громко произнесла:
— Первым проходит предложение об изменении в уставе. Кто за изменения?!
В частоколе взметнувшихся рук определить было невозможно, какая часть зала голосовала «за», Аня и Света скользили вдоль рядов и громко вели подсчет. На все про все ушло минуты три. Света сделала запись в блокноте, вырвала листок и подала его Шемякину.
— Кто против?!
Опять лес рук, и опять не видно перевеса в ту или иную строну. Еще раз произвели подсчет.
Шемякин принял второй листок, подошел к трибуне, слегка отодвинул Дашу от микрофона, произнес суконным голосом:
— За перемены в уставе — тридцать семь голосов. Против изменений — сорок один!
На несколько секунд вспыхнули недовольные выкрики, но тут же осели.
Шемякин пришел в себя, взбодрился и произнес в микрофон уверенно, на повышенных тонах:
— Господа, я полагаю, что при возникшей ситуации голосование по недоверию президенту теряет всякий смысл. Даже утвержденное недоверие ничего не даст. Кроме формальности.
На этот раз тощий и длинный оппонент посчитал нужным выйти к трибуне и произнести
