«Он не верит мне, – думал Пилат. – Он думает, что я только притворяюсь».
Прокула приоткрыла дверь и долго смотрела на Иисуса, потом, не выдержав взгляда Пилата, ушла.
– Давай спустимся, – предложил Пилат.
Прокуратор открыл дверь и резким кивком обратил на себя внимание секретаря и стражников.
– Проводите его вниз вместе со мной.
Они вышли на устланный плитами помост, нависавший над террасой. Собравшиеся снаружи приблизились к ним, однако они не решались дотрагиваться до стен языческого дворца, поскольку боялись осквернить тело и душу. Ну конечно! Назревал скандал. Пилат окинул толпу взглядом: одни раввины, их подручные и доносчики, ловко управляемые саддукеями! И уже только поэтому прокуратору захотелось сыграть с ними злую шутку.
Раввины вновь начали кричать. Вернее, издавать душераздирающие вопли.
– Замолчите! – грубо приказал Пилат на латыни.
Эхо его приказа отразилось от стен дворца, перелетело через стены укреплений и растворилось в Иудейских горах. Гнев римлянина сразу же отрезвил и одновременно встревожил раввинов. В центре стоял Годолия, плотно сцепив зубы.
– Я понимаю, – продолжил Пилат, – вы пришли, чтобы потребовать освобождения вашего царя.
И прокуратор показал рукой на Иисуса, который устремил на толпу застывший взор.
Ответом Пилату стали крики, свист, сжатые кулаки.
– Тише! – вновь крикнул Пилат. – Неужели вы думаете, что мне нужен царь иудеев?
Годолия стал красным, как переспевший гранат. Бессонница не только не обессилила его, но, напротив, наделила еще большей энергией.
– Перестань оскорблять нас! Этот человек не только не наш царь, но и вообще не царь! Он самозванец!
Пилат с нескрываемым удовольствием смотрел на Годолию, который начал терять над собой контроль.
– Распни его! – кричал Годолия. – Мы приговорили его к смерти, поскольку он осквернил нашу религию!
Раввины вторили Годолии:
– Распни его! Распни!
Однако это сборище вполне могло спровоцировать беспорядки! А прокуратору это было ни к чему. Конечно, он быстро подавил бы мятеж, но Рим непременно провел бы расследование…
– Почему? Что плохого он вам сделал? – спросил Пилат.
– Ты не понимаешь нашей веры! Распни его!
Пилат повернулся к Иисусу.
– Говори же! – буквально выдохнул прокуратор.
Но Иисус, казалось, окаменел. Взять в свои руки власть и иметь дело с этими людьми!
– По традиции в преддверии вашего праздника я освобождаю одного арестованного, – сказал Пилат. – Арестованных двое – он и Иисус Варавва![5]
– Кто такой Варавва? – спросил один из раввинов, нахмурив брови. – Он наш человек?
– Кто такой Варавва? – спросил Годолия у левита.
Левит пожал плечами. Он не знал этого арестованного. Да и само имя казалось подозрительным.
– Кого я должен освободить – Иисуса или Варавву? – продолжал настаивать Пилат.
– Освобождай кого хочешь, но только не этого человека, – ответил Годолия.
Пилат обдумал ответ Годолии, повернулся к своему помощнику и сказал:
– Уведи арестованного. Пусть его побьют кнутом.
Пилат попытался поймать взгляд Иисуса, но ему это не удалось. Прокуратор вернулся во дворец.
– Пойдем, – сказал Годолии один из раввинов, – мы выиграли дело.
– Я в этом не уверен. Он не отдал приказа распять этого человека. Я возвращаюсь в Синедрион, а ты скажи остальным, чтобы они ни в коем случае не расходились. Пилат может вывести сюда солдат, и тогда нам будет негде выражать недовольство.
Было десять часов утра. Задул довольно сильный ветер. Годолия чихнул.
– Пошли, – сказал охранник Иисусу, беря его за плечо.
Командир охранников тоже попытался встретиться взглядом с осужденным, но и он потерпел неудачу.
– Раздевайся.
Слово, приказ, буквально отскочило от стен претории. Иисус огляделся. Солдаты сурово смотрели на него. Необычный преступник, поскольку прокуратор хотел избавить его от наказания. Иисус поднял голову. Ни страха, ни слез. Да, этот человек не такой, как все. Иисус снял платье без единого шва, то самое, которое соткала ему Мария, и бросил его на землю. Двое стражников толкнули его к колонне, возвышавшейся, словно ствол мертвого дерева, в центре двора, и связали руки, обхватившие этот столб, который теперь поддерживал лишь былые и будущие страдания. Свист, острая боль, несколько крюков, сдиравших кожу со спины. Вновь свист – и Иисус вздрогнул в ожидании боли. И вновь ливень страданий. Иисус знал: это был кнут с девятью тонкими ремнями и к концу каждого был прикреплен свинцовый крючок. Спина конвульсивно изогнулась, и Иисус ударился лицом о колонну. Его нос! И опять! Из носа полилась кровь. Свист и свинцовые крючки вновь впились в раны! Но тело можно подчинить своей власти! Иисус задыхался. Тело стало сползать на землю, колени подкосились. Удары сыпались на плечи. Мрак.
– Двадцать один, – произнес чей-то голос.
Иисус прижался к холодной колонне. Его развязали, и он упал. Они вылили на него ведро воды. Холод привел Иисуса в чувство. Он открыл глаза и очень медленно сел. Они стояли вокруг него.
– Воды, – сказал Иисус.
Ему налили один кубок, потом еще один. Зубы стучали так сильно, что Иисус пролил половину кубка себе на грудь. Ему было холодно, очень холодно… Он потянулся за своим платьем и, сидя на земле, попытался надеть его. Он дрожал от ледяного холода, а спина горела жарким огнем.
– Отец, – прошептал Иисус.
Складки платья, закрывшие ему рот, заглушили слова молитвы.
– Некоторые утверждают, будто он царь, – сказал один из солдат.
Иисус посмотрел на солдата и покачал головой.
– Похоже, он хочет сказать, что он не царь, – заметил другой солдат.
– Они вынесли ему приговор, потому что он царь? – спросил третий.
Подошедший помощник Пилата посмотрел на Иисуса.
– Как только он сможет держаться на ногах, отведите его к Ироду. Это приказ прокуратора.
– Царь собирается нанести визит тетрарху, – сказал кто-то из солдат.
Иисусу никак не удавалось твердо держаться на ногах, и солдаты были вынуждены поддерживать его. Они шли вдоль северной стены, а за ними следовали раввины и просто любопытные. Небольшая процессия вызвала удивление у галлов, охранявших дворец Ирода. Об их приходе сразу же доложили тетрарху.
– Отец, – простонал Иисус и прислонился к стене.
Солдаты подхватили его под мышки и повели к Ироду.
– Здорово же они его отделали, – прошептал властитель. – Я не думал, что Пилат зайдет так далеко.
– Он это сделал, чтобы не допустить распятия, – едва слышно объяснил Манассия. – Такого наказания должно быть достаточно.
– Дайте этому человеку крепкой медовухи и хлеба. Помогите ему сесть, – приказал Ирод, повысив голос.
Служители засуетились. Иисус выпил медовухи, и кубок сразу же выпал у него из рук. Он заставил себя съесть немного хлеба. А потом? Те, кто пытались ему помочь, не могли его понять. Воля Господа была им недоступна.
– Ты слышишь меня? – спросил Ирод, стоя перед Иисусом. – Ты можешь говорить? Послушай, ни прокуратор, ни я, мы не намерены идти на поводу у Синедриона. Чтобы спасти свою жизнь, тебе достаточно сказать, что по отцовской линии ты потомок Давида, поскольку я знаю, что твой отец принадлежал к Давидову колену. Мы сразу же устроим твой отъезд из Иерусалима, а позднее мы, прокуратор и я, отдадим под твою власть Иудею. Царский венец Иудеи! Ты слышишь меня?
– Пилат предлагал мне то же самое, – через силу выговорил Иисус. – Но это ни к чему не приведет. Я не требую царства.
– Вместе с царством ты получишь престол первосвященника, – продолжал Ирод. – И тебе об этом хорошо известно. Разве ты не этого добивался? Ты почти у цели. Ты посеял тревогу среди членов Синедриона.
– Мне ничего не надо, – повторил Иисус.
От мучительных страдании его голос стал хриплым.
– Я был послан для…
Иисус задыхался.
– …чтобы известить о наступлении Его царства. Ты не в состоянии мне помочь.
– Кто тебя послал? – спросил Ирод, вытягивая шею, на которой вздулись вены. – О чем ты говоришь? Ты взбудоражил всю власть этой страны! И это вполне земное и реальное действие!
– Я учил многих, но мало кто меня слушал. Ты вот не слушал.
– Что слушал? – начал терять терпение Ирод. – Твоя жизнь в смертельной опасности! Я предлагаю тебе безопасность и трон Иудеи в обмен на признание, что в твоих жилах течет царская кровь! А ты что вытворяешь? Ты отвечаешь совершенно невразумительно. У нас нет времени для пустых разговоров. Возьми себя в руки и дай мне ясный ответ!
– Мы говорим на разных языках, – ответил Иисус. – Ягненок не может научиться выть.
Иисус закрыл глаза. А Ирод продолжал говорить до тех пор, пока его лицо не приобрело темно-багровый оттенок. Наконец воцарилось молчание.
– Да что он за человек? – воскликнул Ирод, словно размышляя вслух.
– Такой же, как Иоканаан, – ответил Манассия. – Впрочем, они родственники.
