Постепенно накатывала боль в ребрах и становилось тяжело дышать, накрывало до свиста в ушах, но это ерунда. Потом разберется. Сейчас главное дождаться, кто приедет. Что спрашивать будут. Чего вообще от него захотят.
Дерьмово было то, что у него не только одежда, но и морда явно помятая, и ничем этого не прикрыть. В остальном — поправимо.
В коридоре зазвучали чужие голоса. Его рука дернулась к голове и растерла ноющую скулу. Другая все еще обхватывала грудную клетку, как будто в защитном жесте. Перед глазами, как в замедленной съемке, повернулась дверная ручка, и Назар точно так же медленно выпрямился на стуле и отвел руку от груди, сжав ее в кулак и уложив на коленях.
Еще через секунду дверь скрипнула, открылась, и прямо перед ним застыл лейтенант Ковальчук.
27
— Они говорили, что от Балаша, — проговорил Назар, охрипший от усталости и невозможности нормально вздохнуть. Спиной чувствовал мягкую кожу дивана и пытался сконцентрироваться на чем-то еще, кроме боли. Да, на том, что спине наконец-то стало хоть немного удобно и что сонный, разбуженный под утро дядя Стах протягивает ему стакан коньяку. Видимо, чтобы пришел в себя, но Назар мотнул головой, отказываясь, и отвел дядькину руку в сторону.
— Ты слышал про такого? — спросил он. — Это новый прокурор? Откуда он взялся?
— Ну он же не прыщ, чтобы самому вскочить, — пожал плечами Стах, устраиваясь за своим столом, плеснул коньяка себе, сделал глоток и поморщился. — Прислали.
— Слишком борзо он заходит для просто присланного, дядь Стах. Они там уже все переделили, людей агитируют хуже, чем депутаты на выборах, блин.
— И что же такое они им обещают?
— Бабки, крышу, как обычно. Больше играют на наших косяках, утопить пытаются. Классика.
— Ясно, — кивнул Стах, — ясно. Ну а ты что?
— Пытался говорить. Дядь Стах… блин… — Назар поморщился и поменял положение на диване, опершись локтем на быльце, — … да бесполезно там говорить, они, вон, рабочего нашего подстрелили, я же объяснял тебе. Похер им методы, там не факт, что человек выживет.
— То есть не договорились… — Шамрай устало потер лицо, прогоняя наваливающийся сон. — Огнестрел — это хреново. С ментами сам говорил?
— Да, врачиха вызвала в больницу… Ковальчук приезжал, допрашивал.
— Под протокол?
— Ну да. Наверное, мне правда повезло, что Лукаш был. Не жестил хоть.
— Зато принципиальный слишком… Но такое обычно до поры, до времени, — пробормотал под нос Стах и словно наконец проснулся. Вскинул голову, уперся взглядом в уставшее лицо Назара и, впечатывая в него каждое слово, заговорил: — Значит так. Сиди пока дома, не высовывайся. Отдыхай и приводи себя в порядок. С остальным я разберусь сам. Если ты отсвечивать не будешь — мне проще будет раскидаться.
— Хорошо. А если меня вызывать будут? Я наплел, что в лесу его нашел… типа на охоте был, а там копальня. Ну, видать, копачи между собой не разобрались. Хрен, конечно, Лукаш поверил…
— Ты подписку давал? Нет. Ну и расскажем всем, что ты в Кловск к невесте укатил. А семье подстреленного денег подкинуть, чтобы было на что лечиться. И чтобы не вякали.
— Так не я ж стрелял, дядь Стах. Мне чего бояться? Я же просто всех прикрыть хотел…
— А чтобы чего лишнего случайно не сболтнуть.
— Ага, болтун известный, — с какой-то горькой иронией усмехнулся Назар дядьке. — Матери не говори ничего, ладно? Она нервничать будет, нафига это. А лучше ушли ее куда-то… с ее благотворительностью.
— Хорошо, — согласился Шамрай, — что-нибудь придумаю.
Назар кивнул и тяжело поднялся. Разговор можно было считать оконченным. Несколько секунд он стоял, глядя на Стаха. И молчал. То ли спросить хотел, то ли сказать. Даже шаг сделал к двери, чтобы в итоге остановиться и, с трудом разлепив губы, проговорить:
— Дядь Стах, спасибо тебе. Я знаю, мы с мамой хозяйство хлопотное… и знаю, что мы никогда не заменим… Но, дядь Стах, обузой я тоже быть никогда не хотел. И я все для тебя сделаю, ты же знаешь?
Шамрай на мгновение вскинул голову и замер, прожигающим взглядом меря племянника, будто вот-вот пошлет к черту или грохнет его прямо здесь. Не выдержав этого взгляда, Назар опустил глаза. Сам понимал, что забрел на территорию, на которую никто никогда не ступал. Не смели в доме лишний раз вспоминать про Митю. Напоминать про Митю. А теперь… слишком больно — так побило, так оглушило, что не смолчать. И да, черт подери, он хотел, ему нужно, необходимо было слышать, что он тоже важен. Хоть немного. Хоть самую малость. Только, видать, не судьба. Он уже почти развернулся, чтобы уйти, как вдруг Стах подал голос. И спокойно, чересчур спокойно для выражения его глаз мгновением ранее, проговорил:
— Ты не обуза, Назар. Ты часть моей семьи, а в семье про обузу не говорят. Потому мы и будем всегда и все делать друг для друга. Иди отдыхай. Вид у тебя, конечно…
Назар крупно вздрогнул и, выдохнув, измученно улыбнулся. Измученно, но как-то по-настоящему. Не с радостью, а почти с облегчением.
Потом он вернулся в их с матерью дом. Та, к счастью, крепко спала и не проснулась. Наверное, куда лучше было бы сейчас уехать к бабе Мотре, но Наз не смог. Есть пределы человеческой выдержки, и он своих достиг. Состояние было отвратительное. И он сам отдавал себе отчет, что попросту никуда дальше своей комнаты в усадьбе не доберется.
Дома он отыскал какой-то еды, с трудом протолкнул ее в себя, потому как и жевал с трудом, прикладывая неимоверные усилия. После нашел материно обезболивающее, которое она пила от зубной боли. Растворил порошок в воде, заглотил, морщась от мерзковатого привкуса. И уполз к себе, чтобы забыться сном, сквозь который слышал, как в комнату входила мама, видимо, уже утром, когда проснулась. Она недолго постояла над кроватью, наверное, глядя на него, а он хотел, чтобы ушла. Через какое-то время дверь снова скрипнула, и Назар опять провалился в сон, теперь более глубокий, но все же болезненный — даже сквозь него он чувствовал, что поднимается жар, но все еще сопротивлялся необходимости встать, чтобы не попадаться на глаза Ляне. После были негромкие голоса, раздававшиеся внизу — черт его знает, кто с кем там болтал. И еще рев машин иногда оглашал двор усадьбы. Потом его отключило вовсе. И, наверное, надолго. А проснулся, объятый жжением в грудной клетке. Впрочем, лоб его тоже пылал, тут к бабке не ходи. Да и он пока что не ходок. И судя по тому, как в комнату падал свет — времени было сильно после обеда.
В доме — тишина.
И только в груди — бу-бум, бу-бум, бу-бум — удары сердца, которое бесновалось, как если бы в вены вкололи дозу адреналина.
Теперь он все-таки выполз. Нужно было принять снова обезболивающего и жаропонижающего. К врачу идти по-прежнему не считал возможным, потому что иначе возникнут вопросы. Наверное, если попросить Стаха, то тот привезет какого-то айболита, который пролечит и промолчит, но Назар сцепил зубы и терпел. Подумаешь, ребро какое-то. Синева, между тем, разливалась знатная. Ее он изучал несколько секунд в ванной, задрав футболку перед зеркалом, когда зашел лицо сполоснуть.
Оттуда добрался до кухни и выдохнул. Ляна на столе оставила записку. Сообщала об отъезде на пару дней в Левандов. Какой-то благотворительный концерт с аукционом. Высококультурный бред, которым мог озадачить только Шамрай-старший. Мысленно послав хвалу небесам и любимому дядюшке, Назар в очередной раз сунулся в аптечку. Влив в себя снова лекарства и раздобыв несколько бутербродов с чашкой чаю, уже наверх, в свою комнату, не пошел, устроился в гостиной, на диване. Врубил телевизор и ждал, когда начнет отпускать — должно же подействовать.
И снова задремал, уже под болтовню дневных новостей. А когда его разбудили, то в комнате стало совсем темно, и единственный свет — лился с экрана телевизора, где мелькали фигуры и лица людей. Какой-то сериал крутили, что ли. В телевизоре сериал, а в ушах — звонок. В дверь звонок. В дверь, которая редко бывала заперта, черт подери. В усадьбе им от кого запираться? И это значило только то, что ему снова придется подниматься с чертового дивана!
