Глава XXI
О, если б доблесть жизнь могла сберечь,
Над Генрихом народ не лил бы слезы.
Коль ум и блеск могли б сердца увлечь,
Не слышался бы плач Шотландской Розы.
Льюис, «Надпись на королевском склепе»
У ворот замка показалась величественная фигура леди Лохливен — женщины, которая в юности пленила короля Иакова V и родила от него сына, ныне прославленного регента Мерри. Так как она была наследницей знатного рода (в ее жилах текла кровь графов Map) и к тому же необыкновенной красавицей, ее близость с Иаковом не помешала искать ее руки многим блестящим кавалерам той эпохи; среди них она выбрала сэра Уильяма Дугласа из Лохливена. Но поэт сказал некогда, что волею богов
… Приятные порокиБичами стали и терзают нас.
И хотя ныне леди Лохливен была законной женой высокопоставленного вельможи и уважаемой матерью семейства, ее все же не покидало мучительное сознание незаслуженной обиды и унижения. Гордясь талантами, высоким саном и могуществом своего сына, ныне верховного правителя страны, она тем не менее не переставала видеть в нем плод своей неузаконенной связи. «Поступи Иаков со мной по справедливости, — думала она втайне, — мой сын был бы для меня источником ничем не омраченного счастья и безмятежной гордости. Он стал бы законным королем Шотландии, и притом одареннейшим среди всех, кто когда-либо держал в руках скипетр. Род Маров, не уступающий в древности и величии Драммондам, мог бы похвалиться еще и королевой в числе своих дочерей, и на нем не осталось бы пятна, вызванного женской слабостью, непростительной, даже если ее виновником был сам король». Когда такие мысли мучили душу леди Лохливен, от природы гордую и суровую, на ее некогда прекрасном лице проступало выражение угрюмого недовольства и мрачной меланхолии. Подобное расположение духа стало обычным для нее и, вероятно, еще усугублялось ее неумолимо строгими религиозными убеждениями. Исповедуя новую, реформатскую веру, она подражала худшим заблуждениям католиков, которые распространяли область божественной благодати только на тех, кто разделял их собственные религиозные догматы.
Несчастная королева Мария, ныне невольная гостья — или скорей узница — этой мрачной женщины, была во всех отношениях неприятна хозяйке замка. Последняя ненавидела королеву прежде всего как дочь Марии де Гиз, законной обладательницы руки и сердца Иакова, которых сама она была лишена, по ее мнению, совершенно несправедливо; и эта-ненависть еще возрастала оттого, что Мария Стюарт была католичка, последовательница той религии, которую леди Лохливен презирала больше, чем язычество.
Такова была эта величавая женщина с суровым, но все еще прекрасным лицом, которая, кутаясь в черную бархатную накидку, расспрашивала слугу-рулевого, причалившего в лодке к берегу, о том, что произошло с Линдсеем и сэром Робертом Мелвилом. Выслушав его ответ, она презрительно улыбнулась.
— С дураками не спорят, их берут лестью, — сказала она. — Вернись-ка поскорей к лордам и принеси им самые учтивые извинения. Скажи, что Рутвен уже прибыл в замок и с нетерпением ждет лорда Линдсея. Да поторапливайся, Рэндл! Постой, а что это за мальчишку ты привез сюда?
— С вашего позволения, миледи, это паж, чтобы прислуживать…
— А, новый мальчуган, дамский угодник, — прервала его леди Лохливен. — Девчонка фрейлина прибыла еще вчера. У нас будет, пожалуй, весьма представительный дом с этой дамой и ее свитой. Надеюсь, вскоре подыщут кого-нибудь, кто бы снял с нас эту обузу. Отправляйся поскорей, Рэндл! А вы, — обратилась она к Роланду Грейму, — следуйте за мной в сад.
Она прошла медленным и величавым шагом в небольшой садик с фонтаном в центре. Сад был окружен каменным забором, украшенным статуями. Его утомительно однообразные клумбы тянулись до самого замкового двора, с которым он был соединен низенькой аркой. Гуляя внутри этого скупо отмеренного крута, Мария Стюарт привыкала к тяжкой доле узницы, которую, если не считать небольшого перерыва, ей предстояло теперь влачить до конца дней. Две фрейлины сопровождали ее во время этой медленной и печальной прогулки; но стоило Роланду Грейму взглянуть на эту женщину столь высокого происхождения, столь ослепительной красоты, столь обширных познаний и столь жестокой судьбы, как он перестал замечать кого бы то ни было, кроме несчастной королевы Шотландии.
Ее лицо, ее фигура так глубоко запечатлелись у нас в памяти, что даже сейчас, спустя почти три столетия, нет необходимости напоминать самому неискушенному и неосведомленному читателю, до чего поразителен был ее облик, столь полно соединивший в себе все наши представления о величии, обаянии и блеске, что сразу и не оценишь, что в ней, собственно, преобладало — королева, красавица или образованнейшая женщина своего времени. Найдется ли человек, который при одном имени Марии Стюарт не представит себе сразу же ее лицо, ставшее каждому родным и близким, как черты возлюбленной его юности или любимой дочери — отрады его зрелых лет.
Даже тот, кто невольно поверил всему или многому из того, что ей ставили в вину ее враги, не в силах удержать сочувственный вздох при мысли об этом лице, никак не выражавшем тех отвратительных пороков и преступлений, в которых обвиняли ее при жизни и которые еще и поныне омрачают и чернят ее память.
Этот ясный царственный лоб, эти правильные дуги бровей — они были бы чрезмерно правильными, если бы их не оживляли чарующие глаза газели, словно жаждущие рассказать вам тысячи увлекательных историй; идеальный греческий нос; небольшой, нежно очерченный рот, казалось способный говорить лишь о чем-то восхитительно прекрасном; ямочка на подбородке, стройная, лебединая шея — все это создавало облик, подобного которому, насколько нам известно, не было ни у кого из героев той высокой житейской сферы, где действующие лица привлекают к себе общее жадное внимание. Напрасно говорят, что существующие портреты этой удивительной женщины не похожи один на другой. При всем их несходстве, все они содержат какие-то общие черты, связанные с тем образом, который возник в нашем воображении, когда мы впервые познакомились с ее историей, и закрепился в нашей памяти благодаря виденным впоследствии бесчисленным портретам и гравюрам.
В самом деле, при взгляде даже на худший из портретов, как бы ни был он плохо выполнен, мы не можем отрицать, что на нем изображена именно королева Мария; и лучший пример могучего воздействия красоты заключается в том, что ее чарующий облик после стольких лет все еще вызывает не только восхищение, но и живое, бескорыстное участие. Мы знаем, что даже самые суровые люди, позднее составившие себе неблагоприятное представление о характере Марии, испытывали к ней какое-то особое чувство, как тот палач, который перед выполнением своей страшной миссии хотел поцеловать прекрасную руку своей будущей жертвы.
