Я шепчу последнюю фразу-обещание, которую бросила мне Даша. Снова и снова, как молитву. Если бы я верил в Бога, то молился бы.
Чувство вины сгрызало меня изнутри. Совесть – самый страшный судья, самый неумолимый. Сколько бы не пытались обмануть сами себя, в глубине души мы знаем ответ – кто виноват. Но иногда и, чаще всего, всегда осознание приходит слишком поздно, когда не остается времени на попытку исправить, изменить что-либо. Смогу ли я жить дальше, если сейчас она уйдет, после того, что наговорил и сделал? Что видела в жизни эта девочка, кроме боли, борьбы за выживание и… меня? Я мог стать ее утешением, а стал врагом, карателем, спусковым крючком и контрольным выстрелом. За что? Сейчас все причины, которые еще вчера казались мне вескими, рассыпались в прах. Как жаль, что тогда она промахнулась. Может быть, у нее был бы шанс.
Наступило утро. Я видел, как за окном в конце коридора забрезжил рассвет, разливаясь золотыми бликами на вымытом до блеска полу, и гадал, увидит ли русская девочка Даша солнечный свет снова.
Я не сразу понял, что рядом со мной кто-то сел, и даже не узнал сначала.
– Майкл, вам нужно отдохнуть. Пойдёмте со мной в кафе, выпьем кофе. И поговорим, – произнес женский голос.
Подняв голову, я несколько минут смотрю в обеспокоенное лицо Барбары Кински. Я плохо соображаю, взгляд фокусируется на оправе ее модных очков.
– Это вы, док. Увы, ваша пациентка сегодня не в состоянии разговаривать, – произношу я. Женщина кладет мне руку на плечо. Жест соболезнования. Не рано ли?
– Я здесь не ради Дарьи. Вы нуждаетесь в помощи, – говорит она мягким проникновенным голосом.
Дарьи, отдается эхом у меня в мозгу. Док назвала ее настоящим именем. Я удерживаю на ней тяжелый взгляд.
– Пойдёмте. Сейчас мы все равно ничем не сможем помочь. При такой разновидности пневмонии, как у нее, острый период длится несколько суток. Уже к вечеру картина прояснится. Если рентген покажет, что поражение легких удалось остановить и болезнь не распространилась дальше, у нее появится шанс. Врачи делают все возможное. Даша получает самое необходимое лечение в полном объеме. От того, что вы еще сутки здесь просидите, ничего для нее не изменится.
– Для меня изменится, – глухо отвечаю я, отводя взгляд. Мне плевать, что вокруг предатели и заговорщики. Это ничего не меняет. Неважно…. – Я должен быть здесь.
– Вы и будете. Только в кафе на первом этаже больницы.
Ей удаётся меня уговорить. Чашка кофе мне не помешает. А еще сигарета, только курить в кафе клиники мне никто не даст.
Мы берем кофе и садимся за столик у окна. Я смотрю, как бежит по делам проснувшийся Нью-Йорк. Муравейник. Толпы людей, которые спешат заработать свои миллионы. Или удержать и преумножить…. Я был одним из них, этих алчных самоуверенных эгоистов, уверенных, что материальный аспект может сделать счастливым и неуязвимым.
– Я должна извиниться перед вами, Майкл, – произносит Барбара, мешая ложечкой сахар в кофе. Я молчу, не глядя на нее. Нет сил выяснять отношения. – Я давно догадалась, что девушка не та, за кого себя выдает. Точнее, по документам она Лейла Брукс. С этим не поспоришь. Но Даша не та девушка, которую я когда-то знала. Да, я обманула вас в самом начале, сказав, что не знакома с Анастасией. Она была одной из первых, кого привез ко мне Роман. Были и другие.
– Почему Роман? Это должен был быть Брэд Сомерс, – очнулся я, внимательно посмотрев на Барбару. – Ему я поручил помочь людям, которые содержались в притоне Алана Гетти.
– Я так понимаю, они вместе занимались теми несчастными….
– Ничего не понимаю, – бормочу я, потирая виски кончиками пальцев.
– То, что Анастасия – особенный пациент я поняла сразу, – произнесла Барбара. – Она больше всех пострадала, и мне стало известно из разговоров с ней многое о вас, о гибели вашего дяди. И ее жизни в России и сестре, которой она так стремилась помочь. Когда вы показали мне фотографию на телефоне, я сразу поняла, кто станет моим пациентом. Я же врач, который лечит души. Я и вижу не лица, не глаза, а их содержимое. И я поняла сразу, что передо мной сестра Анастасии, но это все равно, что тайна пациента. Я хотела разобраться. Поэтому я советовала вам не вступать в личные отношения с девушкой. Даша не больна психически. Несомненно, ее жизнь нельзя назвать легкой, и она пережила много стрессов, но ее голова в порядке. Однако она уязвима. Гораздо больше уязвима, чем ее сестра. Насте удалось пройти огромное количество испытаний, но сломалась она только в конце пути, когда уже все плохое для нее закончилось. У Даши нет подобного груза опыта за плечами.
– Как им удалось поменяться местами? – спросил я, безразличный к оправданиям мозгоправа, но внимательно впитывающий новую информацию. Я почти ничего не знаю Даше, кроме сухих фактов из отчета.
– Ну, это просто. Даша въехала в страну, три с половиной года назад, когда Настя находилась в доме Алана Гетти. Ее привез Роман Смирнов, и оформил в одну из клиник, потому что на тот момент девушка была сильно больна. Химиотерапия и другие необходимые процедуры перед подготовкой к операции по пересадке костного мозга, которую провели полгода спустя в Израиле. Настя была донором, вы, наверно, знаете. Иначе у Даши не было бы шанса на выживание. С ее иммунной системой только донорский материал однояйцевого близнеца мог спасти от летального исхода. Ваш дядя тогда внезапно погиб, и сначала Анастасию привели в мою клинику, где я какое-то время оказывала ей помощь. Потом ее перевели в другое заведение…
– Вы повторяетесь, док.
– Я веду к тому, что донорский материал взяли в Анастасии здесь, в Нью-Йорке, а операцию сделали Даше в Израиле. И Даша не знала, кто донор. Ей сказали, что это анонимная информация. Она бы иначе не согласилась.
– Откуда вы узнали?
– Я знала об этом раньше. От Насти. Урывками, но она давала кое-какую информацию. Дело в том, что Настя была на тот
