Глава 17
Конверс открыл глаза, неподъемная тяжесть лежала на веках, к горлу подступала тошнота, вокруг – плывущие пятна темноты. И ужасная, рвущая боль в руке – плоть распадалась на части, пылала огнем. Он дотронулся до больного места и задохнулся от нестерпимой боли. Полумрак вокруг него стал понемногу рассеиваться. Начали вырисовываться очертания предметов: металлическая спинка койки у изголовья, маленький столик с двумя деревянными стульями по бокам, дальше – запертая дверь и еще одна дверь – открытая, она вела в небольшую выгородку с парой одинаковых кранов и раковиной. Свет? Он двигался, танцевал, мерцал… Откуда он идет?
Наконец Конверс обнаружил его источник. Высоко в стене по обе стороны запертой двери располагались два прямоугольных оконца, короткие занавески на них развевались под легким бризом. Окна были открыты, но светлое пространство что-то затемняло. Джоэл поднял голову и, опираясь на локоть, прищурился, напряженно вглядываясь. Плоскость окна пересекали тонкие металлические прутья, вертикально уходящие в раму. Решетка. Он в камере.
Конверс бессильно упал на постель и несколько раз сглотнул, стараясь избавиться от жжения в горле, затем попытался сделать несколько вращательных движений рукой, чтобы прогнать боль от… раны? Да, раны, огнестрельной раны! И сразу поток воспоминаний: обед, который завершился схваткой, кошмаром; ослепляющие вспышки света; внезапные волны боли и низкие, доносящиеся как бы издалека голоса, бомбардирующие его вопросами, которые отдавались мучительным эхом в ушах, когда он отчаянно пытался отбиться от них. Потом наступил период благословенного затишья, нарушаемый лишь звуком одинокого голоса во мраке.
Конверс крепко зажмурился – ему пришла на ум страшная догадка. Этот звучащий во мраке голос был его собственным голосом – его подвергли воздействию наркотических препаратов и вытянули из него все, что он знал. Его несколько раз накачивали наркотиками в Северном Вьетнаме, в лагерях, и это всегда вызывало у него мучительное чувство глухой ярости. Его ум подвергался насилию, и, помимо своей воли, Конверс начинал изрыгать непристойности.
И опять, как тогда, у него в желудке образовалась дыра, вакуум, уходящий в самую глубину его плоти. Он почувствовал голод – а может быть, он и в самом деле голоден? Наркотики обычно вызывали рвоту, и стенки кишечника взывали к защите, которой они не могли найти. Ну не странно ли, подумал Конверс, открывая глаза и следя за перемещающейся полосой света, воспоминания пробудили в нем те же защитные инстинкты, которые помогли ему тогда, много лет назад. Он не должен растрачивать энергию, ему нужно беречь силы, те немногие силы, которые у него еще сохранились. И накапливать новые. Иначе в нем не останется ничего, кроме глухой ненависти. И тогда ни ум, ни тело ему не помощники.
Какой– то звук со стороны двери! Он повторился еще и еще -скрежет металла по металлу. Значит, подумал Конверс, отпирают засов. Резкий звук ключа, а затем поворот ручки свидетельствовали о том, что дверь вот-вот откроется. Так и мучилось, и ослепительный поток света залил комнату, служившую ему тюремной камерой. Конверс прикрыл глаза рукой, продолжая сквозь пальцы следить за происходящим. В дверном проеме показался расплывчатый, неясный силуэт мужчины с каким-то плоским предметом, который он поддерживал левой рукой. Вошедший шагнул в комнату, и Джоэл узнал в нем того шофера, который обыскивал его с помощью электронного устройства перед домом Ляйфхельма.
Одетый в униформу шофер опустил на столик плоский предмет, оказавшийся покрытым салфеткой подносом. И только тогда Конверс снова поглядел на залитый ярким светом дверной проем. За ним, в полном молчании, нетерпеливо металась стая доберманов, их сверкающие темные глаза косили на дверь, губы кривились, обнажая страшный оскал зубов.
– Guten Morgen, mein Herr [62] , – сказал шофер Ляйфхельма и сразу же перешел на английский: – Еще один прекрасный денек на берегах северного Рейна, не так ли?
– Да, снаружи солнца хватает, если вы это имеете в виду, – ответил Джоэл, все еще прикрывая глаза ладонью. – Думаю, после вчерашней ночи я должен быть благодарен за то, что это вижу.
– Вчерашней ночи? – Немец помолчал и затем спокойно добавил: – Это, американец, была позавчерашняя ночь. Вы провели здесь тридцать три часа.
– Тридцать… – Конверс рывком сел и спустил ноги на пол, однако у него тут же закружилась голова – он потерял слишком много сил. “О Господи! – Теперь он все вспомнил и приказал себе: – Не трать силы! Они вернутся, эти ублюдки!” – Ну и сволочи же вы, – сказал он вслух, не вкладывая, однако, сердца в свои слова. Потом он впервые обратил внимание, что лежит без сорочки и левая рука его забинтована от плеча до локтя. Повязка эта прикрывала пулевое ранение. – Неужели кто-то промахнулся и попал не в голову, а в руку? – спросил он.
– Мне сказали, вы сами ранили себя, когда пытались убить генерала Ляйфхельма, а вас обезоружили.
– Я пытался убить?… Чем? Несуществующим пистолетом? Вы же сами убедились, что у меня его не было.
– Вы слишком хитры для меня, майн герр.
– Ну а что теперь?
– Теперь? Теперь вы поешьте. Доктор дал мне подробные инструкции на этот счет. Начните с Hafergrutze… как вы называете это? Да, овсянка.
– Клейкая, чуть теплая бурда, – подхватил Джоэл, – с порошковым молоком или сливками. Потом яйца всмятку. А после всего этого – немного молотого мяса с парой ложек картофельного пюре, тыквы или турнепса – что окажется под рукой.
– Откуда вы это знаете? – искренне удивился человек в униформе.
– Стандартный рацион, – насмешливо заметил Конверс. – Варьируется в зависимости от территории и имеющихся в наличии запасов. Однажды мне досталась очень даже приличная еда. Снотворного подсыпали?
Немец пожал плечами:
– Я выполняю то, что мне приказано, – кормить вас. Позвольте я помогу вам подняться.
Джоэл поглядел на приближающегося к нему шофера.
– В иных обстоятельствах я бы просто плюнул в вашу паршивую морду. Но этим я лишил бы себя возможности, пусть и очень призрачной, сделать это в более подходящее время. Ладно, помогайте, только поосторожней с рукой.
– Вы очень странный человек, майн герр.
– Ну да, а все остальные – нормальные добропорядочные граждане, которые ранним утром спешат на электричку, чтобы вы могли не торопясь пропустить десяток мартини перед тем, как отправиться на заседание учительско-родительской ассоциации.
– Что? Я не слыхал о таких заседаниях…
– Их проводят в сугубо секретной обстановке, чтобы вы о них не узнали. На вашем месте я бы срочно сбежал из города, пока они не избрали вас президентом.
– Mich? President? [63]
– А теперь помогите-ка мне добраться до стула, как и подобает добропорядочному арийскому юноше, хорошо?
– Ха, вы все время шутите, да?
– Может быть, и нет, – ответил Конверс, неловко опускаясь на стул. – Впрочем, признаю, это ужасный порок, и я все время пытаюсь от него избавиться. – Джоэл поглядел на изумленного немца. – Видите, я и сейчас не оставляю этих попыток, – закончил он с полной серьезностью.
Прошло еще три дня, его единственным посетителем был шофер, сопровождаемый мрачной сворой доберманов. В камеру доставили его тщательно обысканный чемодан. Ножницы и пилочку для ногтей изъяли из несессера, однако электрическую бритву оставили. Ему как бы давали понять, что устранены все следы его пребывания в Бонне, и теперь он может сколько угодно предаваться мучительным размышлениям о местонахождении Фитцпатрика, о том, жив он или мертв. Однако кое-какие основания для надежды все-таки были: например, никаких упоминаний об атташе-кейсе, не говорил о нем и шофер Ляйфхельма во время их коротких разговоров. Генералы “Аквитании” – люди самонадеянные: окажись эти материалы у них в руках, они бы обязательно дали ему знать.
Что же касается его разговоров с шофером, то они в основном сводились к вопросам с его стороны и вежливым, но строго дозированным ответам немца, не содержащим ровным счетом никакой информации.
“Как долго это будет продолжаться? Когда я увижу кого-нибудь, кроме вас?” – “Здесь нет никого, сэр, кроме обслуживающего персонала. Генерал Ляйфхельм отбыл в Эссен, если я не ошибаюсь. Нам приказано хорошо кормить вас и поскорее восстановить ваше здоровье”.
Полная изоляция. Он был в камере-одиночке.
Однако его еда резко отличалась от рациона арестанта. Жареная говядина или баранина, котлеты, птица и свежая рыба; овощи прямо с грядки… и вина, которые Джоэл сначала отказался пить, но, попробовав, понял, что они великолепны.
На второй день, в основном чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он начал делать легкие физические упражнения, точно так же, как много лет назад. На третий день он заставил себя хорошенько пропотеть: лившийся после бега на месте пот – здоровый пот – сказал ему, что наркотики вышли из его тела. Рана на руке еще давала себя знать, но он думал о ней все меньше и меньше. Как ни странно, но ранение было несерьезным.
