мне не только сохранить жизнь, но и одержать победу» [681].
Авторитетный суннитский законовед и автор нескольких «зерцал» Абу-ль-Хасан аль-Маварди, подобно всем авторам подобных произведений, допускает ложь и обман во время военных действий, так как в войне «дозволено прибегать к низкому слову, как делают в ней низкие дела» [682]. Правда, он считал, что даже в этом случае должна употребляться не чистая ложь, а обиняки, намёки, слова и выражения, могущие быть истолкованными по-разному, в отличие от тех, которые имеют только прямой смысл.
Но это ситуационное послабление (война, снимающая запрет лгать, вероломствовать, строить козни) оказывалось широкими воротами, через которые обман, как вполне разрешённый, вторгался практически во все жизненные ситуации.
Это происходило, во-первых, потому, что наблюдалась совершенно чёткая тенденция подводить под понятие войны любые конфликтные ситуации, как это делает, например, Абу-Хамму в «Жемчужине на пути» [683], псевдо-аль-Маварди в «Поучении владыкам», рассматривая «десять мудрых правил вражды и победы» [684], и др. Естественно, не могли сюда не попасть переговоры правителя с восставшими – случай, специально оговариваемый в «зерцалах» [685].
Во-вторых, властелин постоянно обретался и действовал в среде, в которой граница между другом и врагом и соответственно между миром и враждебностью была исключительно подвижна. Например, Ибн-аль-Мукаффа предупреждал властелина против поспешности в отборе из ближайшего окружения людей на должности, требующие особого доверия. Осторожность нужна потому что среди придворных есть много его, властелина, врагов. «Поспешив, можешь сделать своим доверенным друга своих противников либо врага своих друзей» [686]. Исключительно популярна в «зерцалах» восходящая к псевдоаристотелевской «Тайне тайн» характеристика армии (а она была наёмной) как «врагов, коими врагов посрамляешь». Да и постоянно меняющиеся обстоятельства приводили к тому, что вчерашние враги становились друзьями и наоборот [687]. Тут уж не покажется странным высказывание Ибн-аль-Азрака в его «Чудесах на пути, или Природе владычества»: «Мир – вид войны» [688]. Или мысль аль-Муради: «Мир – одна из войн» [689]. Ну а если так, то обман становится допустимым практически во всех обстоятельствах…
Властелин оказывается в обстановке перманентных военных действий. Немудрено, что он освобождается от обязанности быть честным. Абу-Хамму в «Жемчужине на пути» с редкой откровенностью призывает своего сына нарушать данное слово, не исполнять, если это выгодно, принятые на себя обязательства. «Хитри по-разному, обманывай по-всякому. Хорошая уловка стоит целого войска» [690]. Такого рода поведение осуждается людьми, расценивается как вероломство, но у владык оно почитается достойным и не только допустимым, но и необходимым [691].
О допустимости хитрости ради достижения благой цели
Ещё одно широкое ситуационное послабление в отношении хитростей – возможность извлечения пользы или отвращения вреда в случае их использования. «Общее благо» оказывается условием, допускающим даже такую морально осуждаемую хитрость, как обман [692]. С пиететом повторяет Ибн-аль-Азрак спустя три века после смерти Абу-Хамида аль-Газали мнение последнего, согласно которому лгать разрешается тогда, когда цель, достигаемая ложью, праведна [693]. Эту точку зрения оформил шафиитский законовед-факи́х Абу-Закария Яхья Ибн-Шараф ан-Навави (ум. в 1278 году). Речь, рассуждал он, есть средство достижения целей. Если достохвальную цель можно достичь как правдой, так и ложью, то в этом случае ложь запретна, ибо есть возможность пойти по пути правды. Если же подобную цель можно достичь только ложью, то на эту ложь распространяется суждение о достохвальной цели, и ложь становится допустимой и даже обязательной [694].
Отсюда оставался всего один шаг до того, чтобы чисто прагматическими соображениями – успехом – оправдать использование лжи едва ли не во всяком случае. В «Поучении владыкам» псевдо-аль-Маварди приводится афоризм некоего «древнего царя». «Единоборство мягкостью – коварством и хитростью, более успешно, чем единоборство резкостью – настойчивостью и упрямством. Это – как с водой, которая со своей мягкостью и прохладой проникает повсюду (т. е. достигает любой цели. – А. И.), по всем капиллярам, даже не поколебав при этом сам корень дерева» [695].
Своеобразным сочетанием двух доводов допустимости хитрости – как исключения в особых условиях войны и как способа достичь благой цели – является следующая мысль псевдо-аль-Маварди. Властелин, стремящийся к счастью, должен рассматривать войну как последнее средство. «Ведь в любом деле тратятся деньги, а в войнах расходуются жизни. И если у хитростей властелина были достохвальные последствия, то в этом и есть счастье царя, с пользой вложившего деньги и сберёгшего кровь своего войска» [696]. Идея эта, впервые приведённая в «Калиле и Димне», повторю, была исключительно популярна в «зерцалах».
Авторами «княжьих зерцал» предпринимались усилия и по, если можно так выразиться, мировоззренческому обоснованию допустимости хитростей (обмана, козней, уловок и т. п.). Например, анонимный автор «Льва и Шакала» находит такое обоснование в переплетении противоположностей, присущем бытию. «В мире нет добра без зла и нет блага без вреда, – заявляет он в контексте рассуждений об обмане. – Если же в благе случился вред, меньший самого блага, то вред перестаёт быть таковым» [697]. Разъясняющая аналогия – кровопускание, осуществляемое ради оздоровления всего тела.
Божественные хитрости. Пример для подражания?
Те средневековые авторы, которые хотели обосновать допустимость и даже рекомендованность хитростей, могли обратиться к достаточно авторитетному источнику. Я имею в виду тафси́ры (единственное число – тафси́р), буквально «разъяснения», «толкования» Корана. Потребность в такого рода разъяснениях возникла, потому что отдельные места Корана были непонятны вновь обращённым в ислам. Часто неофиты были неарабами, что тоже затрудняло понимание Священного Писания. Разъяснения делались как учёными – знатоками исламской истории, арабского языка, жизни Пророка, так и странствующими сказителями и проповедниками, которые на базарных площадях вели рассказ о чудесном и назидательном в Коране. Расцвечивали они Писание плодами собственного воображения, обращались и к иудео-христианской изустной традиции, которая тоже была далека от ортодоксальности.
Именно тафсиры, казалось, давали обильный материал тем, кто хотел бы Божественным примером обосновать допустимость хитростей, уловок, стратагем.
Как Бог перехитрил Авраама (Ибрахима) и его душой завладел
В «Пятикнижии» смерти Авраама посвящена всего одна фраза (см. Быт., 25: 8). Ислам, как известно, находился под исключительно большим влиянием иудаизма и христианства, причём иудео-христианское наследие специфически трансформировалось, о чём, кроме всего прочего, свидетельствует и приводимый ниже отрывок из одного из тафсиров – толкований Корана. Ас-Саалиби в трактате «Раскрытие и разъяснение, или Толкование Корана» (история воспроизведена также в «Изысканных одеяниях, или Утончённых хитростях») рассказывает о том, что Бог (словом «Аллах» арабы обозначали божество трёх религий – иудаизма, христианства и ислама) пообещал Аврааму (Ибрахиму в арабском звучании), что тот умрёт только тогда, когда сам пожелает себе смерти.
Но подошёл намеченный Богом срок умирать, а у Авраама такого намерения не обнаруживалось. (Согласно арабо-исламской традиции тафсиров,
