перерывами, иногда задерживаясь на автостанции, до двух, а то и до трех часов ночи, мешая спать тем, у кого сон был чуткий. А у кого, как не у стариков, самый чуткий сон. И старики ругались, просыпаясь по нескольку раз среди ночи, кляли ребятню, но ничего сделать не могли, потому что давно уже никто к их жалобам не прислушивался.
Еще «вьюношам» нравилось бросать кирпичи на шиферную крышу автостанции. Кирпичи они тут же выламывали из стен и бросали как можно выше, чтобы они со страшным грохотом обрушивались на шифер. От такого шума старики тоже ворочались на своих одиноких постелях и бормотали всякие нехорошие слова, с нетерпением ожидая того часа, когда ребятня разъедется по своим домам. Тогда наконец-то водворится тишина. Но не надолго, часа на два, а потом начинали орать петухи, лаять собаки, хозяйки выгоняли коров в стадо. И коровы мычали, а пастухи оглушительно хлопали кнутами.
В перерывах меж гонками ребята курили и, выхваляясь друг перед другом, победно, как герои, поглядывали на Валентину. Иногда на автостанцию приходили и другие девчата, но они вели себя скромно и не позволяли того, что позволяла с собой делать Валька, и поэтому ребята больше тянулись к ней, и каждому было лестно, если она выбирала его, а не кого другого.
То, что Валька явилась в новом костюме, сразу же стало известно всей деревне. И Лизе ничего не стоило догадаться, что костюмчик куплен на ее деньги. Почтальоншей-то немного заработаешь и всяко костюмчик за сто десять не купишь.
Лиза сразу же пошла в магазин.
— Глаша, какими деньгами уплатила тебе за костюм Валька? — спросила она продавщицу.
— Десятками. А что?
— А то, что Валька мои деньги украла. Одними десятками или как?
— Одними десятками. Я еще подумала, как аккуратно у нее стопочкой они.
— Мои это! — сказала Лиза, после чего пошла к Вальке.
Та всегда днем, после разноса почты, обреталась дома, в то время как мать не разгибала спины в огороде. На длинных грядах она выращивала огурцы, чтобы потом продавать их в соседнем совхозе. Тем и жила, потому что пенсия у нее была маленькая и жить на нее трудно, на дочкины же заработки не рассчитывала.
— Валя, ты где взяла деньги на костюм? — сразу же, как перешагнула порог, спросила Лиза и устремила на нее взгляд — не моргая глядела, чтобы малейшее замешательство уловить в Валькином лице. Но Валька нисколько не смутилась.
— У вас взяла. На серванте они лежали, — просто ответила она и даже усмехнулась.
— Да какое ты имела право брать чужие деньги!
— Так своих-то нет, а костюмчик нужен, — засмеялась Валька и соскочила с дивана. До этого она лежала на нем, подобрав ноги под себя. Слушала по транзистору джазовую музыку.
— Ну, девка, ладно, погоди! — пригрозила ей Лиза.
Дома она сообщила мужу про то, что деньги украла Валька:
— Езжай, Коля, в район, в милицию. Иначе с нее, нахалюги, никак не возьмешь. Еще смеется…
Николай в тот же день махнул в райцентр и вернулся с милиционером.
Милиционер, молодой, с усами для солидности, взял под козырек, когда обратился к Вальке.
— По данным сведениям вы незаконным путем взяли деньги в сумме сто двадцать рублей у граждан Агафоновых. Намерены ли вы их вернуть или дело будет передано в следственные органы, для чего я должен буду сейчас же составить протокол, — сказал он и передвинул с боку на живот полевую сумку, в которой у него хранились стопочка чистой бумаги и самописка для составления протоколов.
— Отдам, какой еще там разговор, — поиграла плечами Валька. — Только не сразу. Ну, то есть не сию минуту. Сейчас у меня нет. Пойду на ферму, поработаю месячишко и отдам.
— В таком случае напишите расписку, что деньги вернете по принадлежности.
Валька тут же написала на милицейской бумаге милицейской самопиской, потому что у нее ни того, ни другого давно уж не водилось, и милиционер, отдав честь, уехал. Валька на другой же день пошла на свиноферму откармливать поросят и за месяц заработала столько, что могла вернуть украденные деньги и еще себе осталось больше тридцати рублей.
— Вот, доченька, и поработала бы там, — сказала мать, — все полегче бы стало нам жить.
— Ага, сейчас, разбежалась, — ответила ей Валька. И на этом разговор кончился. Только уж потом, часа через два, мать сказала: «И то верно, молодая, гуляй». Родила она ее, когда самой было далеко за тридцать, потому и баловала — последненькая.
И Валька, впервые после месячного перерыва, вышла к автостанции.
Ребята настолько обрадовались, что даже кирпичи не бросали в тот вечер на шифер. Только от избытка чувств время от времени вскакивали на мопеды и, оглашая устоявшуюся тишину треском и ревом моторов, делали тут же у стоянки по песку малый круг и лихо соскакивали с машин, словно с коня, и восторженно глядели на Вальку.
Валька надменно скользила взглядом своих темных глаз по лицам парней, выбирая такого, который бы ей больше на этот вечер понравился. И когда выбрала, то все остальные, треща и фыркая моторами, уже в третьем часу разлетелись по сторонам, оставив их вдвоем.
Так продолжалось до конца лета. А потом ребята уехали. Стало скучно. Осень. Дожди. Ветер. Тишина. Только листву метет по шоссе. Пусто. И вдруг — вот счастье-то! — приехал в деревню хороший парень. Трактористом определился. Ничего себе паренек, рослый, с усами…
— Здравствуй, Васек!
— Здорово.
— Чего по вечерам делаешь?
— А когда как. Вот сегодня в кино пришел.
— А после? — Валька нагнулась, приподняла юбку, поправила чулок.
— Чего после? — глядя на ее ногу, глуховато ответил Васек.
— Ну, чего после?
— Домой после.
— А чего дома?
— А ничего. Спать.
— Ну, спать. Что ты, старик, что ли?
Васек засмеялся.
— Скажешь
