Что он наделал! Что же он наделал…
Кто он теперь? Уж точно не человек. Человек не способен на подобное…
Надо же! А ведь он так долго упирался, отвергая простую истину, доказывая всем: матери, отцу, братьям и прежде всего себе, – что он не зверь, что у него тоже есть сердце! Смешно… Святые Небеса, как смешно и нелепо! Все эти его жалкие попытки доказать… стать… измениться…
Стоило оно того, Ын, скажи, стоило?
Его безумный хохот перешёл в плач напополам с волчьим воем, которым он оплакивал себя прежнего. Того, кем ему больше никогда не быть.
Ван Со заставил себя посмотреть на Хэ Су и увидел невыразимый словами ужас в её распахнутых глазах и на дрожащих губах, таких мучительно любимых…
«Почему же ты не сказала мне, Су? Почему не доверилась? Ведь ты могла спасти их. И меня тоже…»
Но этого не произошло.
И он пошёл прочь. Прочь от осевшей на землю Хэ Су, от рыдавшего над телом брата Ван Чжона. Прочь от навеки уснувших Ына и Сун Док, так рано постигших жестокую истину о быстротечности жизни…
Прочь от себя самого, оставшегося там, в багряной пыли, под ногами растоптавшей его Судьбы. Под равнодушным взором Небес, которым, как всегда, не было до всего происходившего внизу никакого дела…
Ван Со шёл как в тумане, не зная, куда вообще идёт. В какой-то момент он различил в окружавшей его пелене генерала Пака, который замер на миг, глядя на окровавленный меч, и рванулся дальше.
Принц машинально переставлял ноги, давясь горькой печалью, и знал, что у него не получится ни исторгнуть её из себя, ни выбелить, ни забыть. Она не станет светлой, не исчезнет, не развеется со временем.
Он не избавится от неё.
Волки так не умеют.
Если бы можно было выбирать, что нам помнить, а что нет, я бы с радостью забыл весь этот кошмар, чтобы никогда не возвращаться к нему ни в мыслях, ни в снах. Уверен, и ты бы не отказалась от этого, Су, ведь Ван Ын был так же дорог тебе.
Но мне суждено до конца моих дней вспоминать, как я лишил жизни младшего брата, глядя ему прямо в глаза. И пусть это было не убийство, а милосердие, и я всего лишь помог ему, облегчил его уход вслед за любимой, однако, понимая это разумом, я никогда не смогу принять это сердцем.
Я помню, как вглядывался в затуманенные страданием глаза Ына и видел перед собой маленького мальчика, слышал его прерывистый жалобный голос: «Брат, пожалуйста, помоги мне! Мне так больно! Так больно… Прекрати это, прошу тебя!» И мне казалось, что я уже слышал это прежде.
Когда я осознал, о чём меня просит Ван Ын, небеса словно рухнули на землю. Он умолял избавить его от мучений, не представляя, на что обрекает меня своей последней просьбой.
Потому что тот удар стал роковым и для меня тоже.
Одним взмахом меча я разрубил не только надорванную нить жизни Ван Ына, но и свою собственную на два несоединимых куска – мои навечные «до» и «после». Брата и –уже без сомнений – братоубицы. И не спрятаться. От себя не спрячешься. Никогда и нигде.
За тем взмахом меча больше не осталось меня прежнего. Я своими руками отсёк гремящую цепь и окончательно превратился в дикого волка. Пути назад больше не было.
Как бы я ни хотел и ни пытался забыть, Су, и перед собственной смертью я буду помнить прощальный взгляд Ван Ына, вновь говоривший мне: «Спасибо, братик! Спасибо!»
Это я, я погасил его! И теперь не знаю, есть ли мне хоть какое-то оправдание или я выдумал его сам, чтобы не сойти с ума…
***
Чхве Чжи Мон бежал, запинаясь о неровные плиты церемониального двора, сам не зная, куда он пытается успеть, ведь всё уже случилось.
Об этом ему красноречиво поведало мёртвое лицо Ван Со и его обнажённый меч, на котором стыла, засыхая, кровь десятого принца.
Увидев звездочёта, Ван Со скривил рот в мрачной усмешке.
– Чжи Мон, – заговорил он чужим, треснувшим голосом. – Я думаю, мне придётся превратиться в дикого зверя. Укусить руку, что меня кормит, и самому стать хозяином. Обезумевшим волком. Потому что выбора у меня просто нет. Теперь – точно нет.
По бледным щекам Ван Со катились слёзы, но взгляд был суровым и твёрдым, и Чжи Мон понял, что время пришло: четвёртый принц наконец-то принял решение, пусть и не осознавая, какую цену в итоге ему придётся за это заплатить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А над дворцовой площадью раскатами грома, слышными одному лишь астроному, гремела клятва: «Я, Ван Со, стану правителем Корё!»
Только теперь Чжи Мон в полной мере осознал, что это такое – ненависть.
Он стоял на коленях, одной рукой опираясь о дощатый пол веранды, а другой цепляясь за выглаженную ветром и временем колонну – свою единственную опору, и смотрел, как на опустевшем дворе возле тел Ван Ына и Сун Док сидят на земле Хэ Су, Ван Чжон и генерал Пак, недвижимые в своём горе, будто изваяния Будды.
А перед внутренним взором астронома разворачивалась недавняя картина, которую он не застал, но в этом не было нужды: он и без того всё видел.
Видел, как Сун Док, защищая беспомощного десятого принца, в одиночку расшвыривает дворцовую стражу – опытных, матёрых воинов в доспехах с боевыми мечами. Как Чонджон, склонив голову, с искренним интересом наблюдает за всем этим с верхней галереи в окружении министров и телохранителей. Как Ван Со, появившись будто из ниоткуда, пытается заслонить собой обречённого младшего брата…
Чжи Мон смотрел – и ненавидел их всех! Всех, кто заставил его быть здесь и смотреть, не вмешиваясь, когда надо, и влезая, когда его об этом не просят. Всех, кто присутствовал на жестокой замедленной казни невинного мальчишки, которого угораздило родиться принцем во влиятельной семье и не умереть во младенчестве, что было бы для него самым лучшим подарком Небес. Всех, кто обрёк на смерть Ван Ына – такого юного, красивого, доброго, бестолкового и только-только научившегося любить…
«Жизнь коротка и быстротечна», – сказал перед смертью король Тхэджо.
Как же больно, что десятый принц так этого и не понял, отталкивая своё счастье по глупости, упрямству и неверию, лишив себя и свою жену пусть и немногих, но солнечных дней взаимной любви, которые в итоге превратились в единственную ночь, проведённую ими в объятиях друг друга накануне смерти…
Неужели Корё стоило того, чтобы их жизни, трепетные и юные, как весенняя трава, превратились в мёртвые камни в основании великого государства на благо прогресса и истории? Ведь Ван Ын и Сун Док едва начали постигать вкус и смысл всего сущего!
Насколько же это всё дико, бессмысленно и жестоко, святые Небеса!
Взглянув на небо, Чжи Мон скривился и перевёл дыхание. Его душа просто разрывалась на части.
Как же он всё это ненавидел! Но больше всего он ненавидел себя.
Честно. Глубоко. Истово.
Ненависть, не изведанная им ранее, не понятая, не прочувствованная до конца, сейчас струилась по его венам, стучала в висках и слепила глаза и разум. Чжи Мон упивался этой ненавистью, умывался ею, будто кровавыми слезами, и смотрел.
Он смотрел на Ван Со, чьё выражение лица в хищном оскале безумного смеха было абсолютно диким. И чувствовал всем своим бессмертным существом адскую боль, сжиравшую изнутри четвёртого принца.
Чжи Мон закрыл и вновь открыл глаза, возвращаясь в настоящее.
Он смотрел на генерала Пака, который баюкал на руках мёртвую дочь – единственный смысл своей непростой и полной нескончаемых сражений жизни – и говорил, ни к кому не обращаясь:
– Как-то я сказал ей, что тринадцатый принц очень красив, а четырнадцатый принц хорош в боевых искусствах. Я предлагал ей выйти замуж за одного из них, но эта упрямая девчонка выбрала десятого принца, ведь он же её первая любовь… – генерал горестно усмехнулся и вновь почернел лицом. – Знай я наперёд, не допустил бы этого. Хотя… Будь ей известна их судьба, она всё равно бы за него вышла. Если что-то задумает, то уже не отступит.
Генерал невидяще посмотрел на Хэ Су и спросил:
– Скажите мне только одно: мою дочь принц сильно любил? Мою Сун Док?
