Эдит посмотрела на Майю умными, проницательными глазами.
— Мэй рассказывала, что ты живешь в Лондоне с Аланом Шэем, сыном Беатрис Шэй.
— Да, он много лет хотел, чтобы я приехала к нему, и я наконец это сделала.
— Ты любишь его? Хочешь с ним остаться?
Майя беспокойно заерзала на стуле.
— Нам надо сначала привыкнуть друг к другу.
— Но вы знакомы уже довольно много лет. Ты уже должна была определиться со своими чувствами, — Эдит снова вздохнула. На ее взгляд, современные молодые люди слишком безответственно относились друг к другу. Они совершенно разучились строить прочные отношения. — Алан Шэй — очень добрый человек, — продолжила она, — на него всегда можно положиться.
— Ты же с ним едва знакома!
— Он много раз навещал меня и твоего прадедушку. Да и здесь был несколько раз. Он очень верный человек, он не забывает людей только потому, что они старые, больные и не могут ему ничего дать.
Майя была удивлена. Алан не рассказывал ей, что время от времени навещает прабабушку Уайетт.
«Очень типично для Алана», — подумала она, недоумевая, почему он ее раздражает. Ведь он, в сущности, очень хороший.
— Ну, ладно, — сказала Эдит. — Надеюсь, что у вас все будет хорошо. Расскажи мне о Беатрис, о Хелин. Как у них дела?
Майю одинаково не интересовала ни Беатрис, ни Хелин, да, собственно, она и не могла ничего о них рассказать.
— Не знаю, — неохотно ответила она, — наверное, у них все, как всегда.
— Господи, я сейчас словно наяву вижу их молодыми, — сказала Эдит, и глаза ее блеснули, а Майя с ужасом подумала: «Нет, только не воспоминания о военных временах!»
— Тогда, в мае сорок пятого, почти в это же самое время, больше пятидесяти лет назад… знаешь, о чем я думаю каждый раз в мае, в День Освобождения? Эта картина, как живая, стоит у меня перед глазами.
«В этом-то вся беда с вами, стариками», — нервно подумала Майя.
— Беатрис было шестнадцать, она была такая стройная и юная, — продолжила Эдит, — худая, голодная. Как все мы, она, дрожа от нетерпения, ждала, что же будет дальше. Хелин превратилась в собственную тень от страха. Третий рейх рухнул, и она не знала, что будет с ней и ее мужем. Немцы продолжали удерживать острова, но время шло, и люди все чаще спрашивали друг друга, каким будет конец. Мы продолжали прятать этого французского пленного, Жюльена, и нервничали сильнее, чем раньше. Нами овладел суеверный страх, страх, что в последний момент произойдет что-то ужасное, именно потому, что до сих пор нам везло.
Майя вздохнула. Она слышала эту историю уже сто раз!
— В те последние дни продолжали происходить страшные события, — продолжала рассказывать Эдит. — Смертные приговоры приводились в исполнение, немцы стали свирепствовать, понимаешь? О, как мы все дрожали! С невероятной быстротой стали распространяться слухи. Одни утверждали, что немцы взорвут остров. Другие говорили, что они расстреляют всех жителей. Все это, конечно, была полная чушь.
— Конечно, — скучным голосом согласилась Майя.
— Но оккупанты нервничали, а нервные люди особенно опасны, — продолжала Эдит. — Опаснее других был Эрих Фельдман. Мы слишком поздно узнали, что он всю войну глотал психотропные таблетки, и теперь они были ему нужны больше, чем раньше. Но взять их было уже негде. Положение со снабжением острова было катастрофическим. Из медикаментов можно было с трудом раздобыть кое-что для раненых, ну и немного пенициллина… но психотропных лекарств не было нигде, даже на черном рынке, и Эрих все больше и больше впадал в панику, так как был полностью зависим от них.
Майя снова вздохнула, на этот раз громче. Меньше всего на свете ее интересовал Эрих Фельдман и его проблемы.
— Он стал угрожать Томасу, твоему прадедушке, — сказала Эдит. — Я тебе об этом не рассказывала? Утром того дня, когда он умер — я имею в виду Эриха. Он явился в кабинет к Томасу ни свет ни заря. Выглядел Эрих ужасно: лицо пепельно-бледное, глаза налиты кровью. Он потребовал возбуждающие средства, кричал, что у Томаса, как у врача, должны быть запасы и наверняка у него есть тайные источники… У Томми не было ничего, но Эрих ему не поверил, достал пистолет, и Томасу пришлось открыть ему все ящики, все шкафы — и не только в кабинете, но и во всем доме. Эрих вел себя как одержимый. Мы едва не сошли с ума от страха, потому что на чердаке сидел Жюльен, а люк, ведущий на чердак, был четко виден на потолке. Каждую секунду движимый отчаянием Эрих — а ему и в самом деле позарез были нужны лекарства — мог потребовать у нас лестницу, чтобы обыскать и чердак. Это был настоящий кошмар, — Эдит содрогнулась при воспоминании. — Мне хотелось кричать от ужаса, у меня едва не сдали нервы. Но от этого стало бы еще хуже. Приходилось изо всех сил делать вид, что ничего особенного не происходит.
Эту историю Майя не знала, но никакого интереса к прабабушкиному рассказу не испытывала. Это было страшно давно и не имело никакого значения для ее, Майи, жизни.
— Полагаю, что он не нашел Жюльена, иначе ты не сидела бы сейчас здесь, — недовольным тоном произнесла она.
— Нет, — согласилась Эдит, — я бы здесь не сидела. Эрих ушел, не заглянув на чердак. Но я нутром чувствовала, что этим дело не кончится, и оказалась права. Ближе к вечеру того же дня Томаса вызвали Беатрис и Хелин. Томас приехал к ним. На кухне лежал другой француз, он работал у Эриха, его звали Пьер. Пьер был тяжело ранен. Эрих в него выстрелил. Не знаю, за что… — Эдит наморщила лоб. — Наверное, они поспорили. К тому же Эрих был просто не в себе из-за того, что не мог получить лекарств. Томас рассказывал, что выглядел Эрих еще хуже, чем утром.
— Он смог помочь французу? — спросила Майя. Ей казалось, что еще немного, и она умрет от жажды. «Может быть, мне удастся что-нибудь найти на кухне — банку, не открытую бутылку — чтобы с гарантией знать, что к ней не прикасался ни один из стариков».
— Томас смог ему помочь, — ответила Эдит. — Насколько я помню, Эрих прострелил Пьеру ногу, тот потерял довольно много крови, к тому же стояла страшная жара… — глаза Этит слегка затуманились. — Да, такие вот были времена, — неопределенно сказала она, и в голосе ее послышалась тоска. — Они были страшными, они были опасными, но мы все держались друг за друга, мы жили… а здесь у меня порой возникает чувство, что меня вообще уже больше нет.
— Тебе надо вернуться на Гернси, — сказала Майя. — Бабушка будет очень рада, если ты поселишься у нее.
— Не знаю… — пробормотала в ответ Эдит, причем так и осталось неясным, относится ли ее сомнение к радости Мэй, или к самому предложению вернуться на родину. — Кто знает, нужна ли я там кому-нибудь…
Майя встала.
— Прости, я на минутку сбегаю на кухню, ладно? Мне очень хочется пить…
Эдит показала рукой на чайник.
— Чай…
— Я хочу чего-нибудь холодного, — поспешно возразила Майя, — сегодня слишком тепло для чая.
— Да, весна стоит солнечная, — согласилась Эдит, — и наверное поэтому у меня такие живые воспоминания. В сорок пятом было так же тепло. Тепло и в апреле, и в мае…
«Они все ведут себя так, как будто это были прекрасные времена, — думала Майя, идя к дому. — Но ведь тогда было просто страшно. Она просто не смогла бы тогда жить. Война, голод, плохая одежда…»
Она скорчила недовольную гримасу и вздрогнула. Дойдя до дома, она — к своей радости — обнаружила открытую заднюю дверь. Ей очень не хотелось снова проходить мимо стариков, которые опять принялись бы на нее глазеть.
Коридор от двери привел Майю на кухню, уставленную рядами больших холодильников. В центре стояла исполинская плита. На кухне стояла немыслимая чистота — ни грязной посуды, ни пылинки. При всем желании этот дом престарелых нельзя было назвать неряшливым.
Один из холодильников был открыт. Возле него сидел на корточках какой-то молодой человек и рылся на полках. Услышав шаги Майи, он смущенно вскочил и обернулся. В руке он держал бутылку кока-колы. Бутылка запотела от холода, по стенке медленно сползала капля. При виде бутылки у Майи подогнулись колени.
— О, — сказала она, — здесь, оказывается, есть кока-кола!
— Я бы с радостью расплатился, — смущенно произнес молодой человек, — но никого здесь не нашел. Вы здесь работаете? Я могу…
— Я — посетительница, — перебила его Майя, — и почти умираю от жажды, — с этими словами она отодвинула молодого человека в сторону, сунула руку в холодильник и извлекла оттуда еще одну бутылку. — Не хочу пить чай, который им здесь дают.
— Чай у них отвратительный, — согласился молодой человек, — он такой жидкий, что с равным успехом можно пить просто воду.
— Я его даже не пробовала, — сказала Майя. Бутылка тихо зашипела, когда она отвернула колпачок. — Меня тошнит от их посуды. Не знаю, хорошо ли ее моют.
