— Хорошо, — сказал Том, — тогда приезжай завтра или послезавтра. У меня есть подарки для тебя и Хилари.
— Господи, а я ничего не приготовила взамен… — начала было я, но остановилась, неожиданно поняв, что мне не следует разговаривать с Томом Дэбни в таком духе. — Спасибо, — произнесла я. — Это ужасно мило с твоей стороны. Но сейчас ни ты, ни я не должны тратить много денег.
— Подарки домашнего производства, — засмеялся он. — Ты увидишь, до какой степени домашнего. Так завтра? Приезжайте к ланчу — так, чтобы мы смогли провести некоторое время в лесу. Это время уроков. Но на будущее, мне кажется, тебе лучше возвращаться домой до темноты.
— Ты еще не знаешь и половины всего, — тоже рассмеялась я. — Правда, не знаешь. Ну ладно, до завтра. Увидимся около полудня.
— До встречи, — ответил Том Дэбни.
На следующий день он ожидал нас на веранде, сидя спиной к перилам и вытянув ноги. Бледное солнце выбивало в его темных волосах красные искорки. День был холодным, но мы укрылись от ветра под защитой дома, поэтому солнце казалось обманчиво-теплым, и Том сидел в лужице света без куртки, а Эрл примостился на его плече и ел что-то похожее на хотдог, держа кушанье в своих умных передних лапках. Он отбросил сосиску, и Том дал ему что-то другое, что енот схватил и начал жадно грызть.
Том улыбнулся нам, прикрывая глаза от солнца, и протянул руку. Хилари взялась за нее так естественно, как будто это была моя рука. Том прижал девочку к себе. Я не могла вымолвить ни слова — во рту было сухо, как в Сахаре.
— Давненько, дружок, — приветствовал Том Хилари. — Давно не виделись. Эрл почти забыл твое имя. Ему пришлось раза два напоминать. И Мисси надулась на тебя.
— Мама была ужасно занята — ходила на приемы, а потом начались дожди, — говорила Хилари, а сама терлась лицом о рубашку Тома. Эрл застрекотал и похлопал девочку по волосам и лицу, а затем устроился у нее на коленях. Хилари обняла енота.
— Ну как же, царица Пэмбертона! — Волчья усмешка Тома стала еще шире, он бросил взгляд на меня. — Мне оказана великая честь — царица появилась в моей смиренной хижине. Что бы я мог предложить ей, как ты думаешь? Такое, что могло бы соперничать со сверкающими салонами города?
— Вы можете повести ее в лес и все там показать, — бесхитростно ответила Хил. Тем не менее я внимательно посмотрела на дочь, а Том громко рассмеялся. Я почувствовала, что начинаю краснеть, и отвернулась.
— Пожалуй, я так и сделаю, — решил Том. — Возьму и тебя. Начиная с сегодняшнего дня я это и буду делать. Но вначале войдите в дом. У меня для вас есть рождественские подарки.
Он поднял Хилари на ноги и, обняв, повел в дом. Я замешкалась на секунду, мое сердце все еще металось в груди, начиная с того момента, когда мы выехали из дому. И мое лицо все еще было пунцовым от слов Тома. „Ты должна прекратить этот идиотизм, — сказала я сама себе, наклоняя голову под низкой притолокой и входя в сумрак большой комнаты. — Ты поступаешь, как девчонка двенадцати лет. Ничего не случится. Вы заключили соглашение. Все пункты оговорены и ясны. Ты сама установила условия. Он выполняет их прекрасно".
Я услышала тихое восклицание Хилари и секунду спустя поняла причину. Огромная рождественская елка стояла рядом с камином. Ее высыхающие иглы издавали чудесный, дикий, приятный запах. Дерево было украшено исключительно дарами леса и воды: яркие красные ягоды, белый мох, сосновые шишки, коробочки семян и огромные блестящие желуди, высушенные Кружева королевы Анны, как именуют иногда дикую морковь, и другие цветы, выбеленные раковины крошечных созданий из реки и ручья, громадные сказочные гирлянды серебристого мха, и в довершение всего на ветвях сверкали крошечные белые свечи. Язычки пламени мерцали в сумраке, как светлячки. Под елью лежало свернутое норковое покрывало, а в его богатых складках были сложены пакеты. Среди них, свернувшись в глубоком гнезде из меха, спала Мисси. Рядом с деревом стояло большое алюминиевое ведро с водой.
— Страховка, — объяснил Том. — Однажды я поджег дерево этими проклятыми свечками. Ну как, дамы? Нравится мое дерево?
— О, оно великолепно, — выдохнула Хилари. Ее голубые глаза затуманились от восхищения. — Это самая красивая елка, какую я когда-либо видела.
По ее голосу я поняла, что сверкающие, оформленные художником елки в Бакхеде и десятки праздничных подарков, полученных в этом году в Пэмбертоне, не имели больше никакой цены. Они просто уже не существовали. И Хил была права. В этом невероятном доме у темного ручья, в самых густых лесах, какие я когда-либо встречала, рождественское дерево было бесподобно, напоминало только чудо, совершенство… Оно вобрало свет зимних лесов и отбросило его, пылая живой дикостью, обратно — в сумрак.
— Да, оно поистине великолепно, — подтвердила я. — Что-то из северных сказок. Дикое волшебное дерево…
— Вот именно, — подхватил Том, — оттуда мы ведем свою традицию. Из северной древности, старой, как время, и даже старее, возможно. И обыкновенное баптистское рождественское дерево на Юге такое же языческое, как и человеческое жертвоприношение. Эта мысль всегда была мне интересна.
Хилари встала на колени, чтобы приласкать Мисси. Вздрогнув, козочка проснулась, бросилась, блея, в объятия девочки и уткнула свои черные резиновые губы в шею Хил.
— Она узнала меня, — проворковала моя дочка, — и не злится.
— Нет. Все простилось. Козы — животные с добрым нравом. Совсем не такие, как о них говорят, — заверил Том. — Если ты хочешь по-настоящему укрепить такое отношение, отведи ее на кухню и дай то блюдо, что стоит на полке. Скретч составил для Мисси новую смесь, и она просто сходит по ней с ума. По крайней мере, на этой неделе.
Хилари унеслась в кухню, а маленькая козочка потопала вслед за ней по широким старым половицам. Ее копытца так блестели и казались такими совершенными, будто только что они были отлиты из металла. Козочка подросла с тех пор, как мы в последний раз были на Козьем ручье. Милая белая мордочка уже находилась на уровне талии Хилари, а в сопрано ее блеяния слышались мягкие и более низкие ноты. Шерсть блестела, как будто ее только что вымыли шампунем.
Том и я молча стояли у ели в свете огня камина. Пламя тихо пофыркивало за экраном, и за этим звуком мне чудились высокие, чистые голоса маленьких мальчиков, поющих что-то нестройное, древнее и красивое. Это была не совсем рождественская музыка, но что-то священное, что пело о древних зимах. Снаружи тихий ручей напоминал голубую сталь под неярким солнцем, воздух, вливавшийся в комнату из-под зашнурованного брезента, был свежим, холодным и диким. Пэмбертон с его гостиными и переполненными буфетными комнатами, с его задыхающимися от транспорта улицами, с душными, увешанными гирляндами и лентами магазинами, казался таким далеким. А усыпанная звездами ночь, молчаливые леса и освещенная костром величественная громада Королевского дуба — такими близкими, что к ним можно было прикоснуться рукой. Несмотря на сухость в горле, я проглотила комок и с интересом взглянула на рождественское дерево, на ручей, на огонь в камине и на два динамика, прикрепленных к потолочным балкам. Но я не посмотрела на Тома.
