«Ишь, как надулся, — с неприязнью подумал о нем Ждан, — а ведь давно ли сам страшился переступить порог своих палат». Но теперь только в нем видел он свое спасение. И вел себя почтительно и покорно — не то что в тереме у Димитрия Якуновича.
— Много за нами грехов, отче, — начал он. — И против Святослава мы замышляли, и тебя не чтили в твоем высоком сане. Бес нас попутал, но вот одумались мы и пришли к тебе с покаянием.
— Покаяние всем нам во спасение, — прервал его владыка. — Хоть и поздно, но и то хорошо, что вы одумались.
Надежду подал им Митрофан, и глаза Ждана засветились радостью.
— Мудр и незлобив ты, отче, — заговорил он быстро. — И то, что прогневался ты на нас — всё справедливо. Но простишь ли грешных?
— Христос прощал и нам повелел, — кивнул Митрофан. — Говори дале.
— Помирился Мстислав со Всеволодом…
— Слава тебе, господи, — осенил себя крестом владыка. И бояре, глядя на него, тоже перекрестились.
— Худой мир лучше доброй ссоры, — сказал Митрофан.
— Мир-то и впрямь худой, — подхватил Ждан и оглянулся на Репиха.
— Худой, отче, и впрямь худой, — вторил боярин.
— Да чем же худ-то мир?
— А тем худ, отче, что откупился Мстислав от Всеволодовых сыновей нашими головами, — сказал Ждан.
— Не то говоришь ты. Зрю я: головы ваши на своих местах.
— Покуда на своих местах, а вот что дале будет? Обвинил нас Константин, будто мы всей смуты зачинщики…
— А разве нет? — сказал владыка. — Ты же сам, боярин, только что винился, и в грехах своих каялся, и при том говорил: мы-де на Святослава и на тебя замышляли. А ежели вы не зачинщики, то почто каяться ко мне пришли?
Как с утра не задастся день, так и до вечера все идет кувырком. Начал Ждан во здравие, а кончил за упокой. От такого крутого поворота беседы оба боярина смутились и потупили взоры.
— Гляжу я на вас, — сказал Митрофан, — и думаю, что не прощения за грехи свои пришли вы ко мне просить, а искать защиты от возмездия. И ежели нынче я вас прощу и огражу от Мстиславова гнева, то завтра вы опять же приметесь за старое, а мне от вас пощады не ждать.
— Что ты, отче! — в отчаянии вскричал Ждан. — Разве мы похожи на шатучих татей?
— Хуже, — сказал Митрофан, ударяя посохом по полу, — хуже вы шатучих татей, ибо из собственной выгоды готовы предать свою отчину. И убийство Словиши — ваших рук дело. Так кто же вы есть?
И тут Ждан решился.
— Не мы убивали Словишу, — сказал боярин. — И даже зная, мог бы я промолчать. Но коли винишь нас в несодеянном, то всю правду выскажу я тебе, владыко, а ты поступай, как знаешь. Словишу Митька прикончил, и то не своими руками, а подговорил на гнусное дело своего раба.
— Митькиных рук дело? — насторожился Митрофан. — Да как же Митькиных, ежели самого его не было во Мстиславовом войске?
Ждан придвинулся к владыке и заговорил шепотом:
— Подслушал я, как снаряжал он мужика. А в Вышнем Волчке убийцу я приметил, однако ж поздно было…
— Что поздно-то? Почто князю ни словом не обмолвился? — склонился над ним Митрофан. Дышал тяжело, глядел Ждану в глаза. Жаркий был взгляд у владыки — боярин даже зажмурился от страха.
— Свят-свят, — обомлев, перекрестился Репих и стал сползать с лавки.
Владыка схватил его за руку:
— Куды?!
— Худо мне, отче…
— Сядь.
Угрястое лицо Ждана лоснилось от напряжения.
— Так почто знал про убийцу, а князю не обмолвился? — повторил Митрофан свой вопрос, снова склоняясь над боярином.
— Боялся я, — Ждан провел рукой по мокрому от пота лбу.
— Боялся? Кого?
— Митьку — вот кого я боялся! — выкрикнул Ждан. И вдруг заговорил быстро: — Все так, слышал я их разговор, а Митька меня за дверью словил и тому мужичку показал да и сказал ему: вот, мол, боярин все слышал и ежели кому про нас обмолвится, то у тебя и вторая найдется стрела…
Ловко он соврал. Но Митрофан продолжал стоять, нависнув над Жданом. Не поверил он ему.
— Верь мне, владыко, — взмолился Ждан, — не я, а посадник зачинщик, и, ежели был бы жив тот мужичок, он бы тебе то же сказал.
— Ой ли? — покачал головой Митрофан, повернулся, сел на свое место, задумался.
В палатах сделалось тихо, только в печи потрескивали березовые дровишки.
— А что, — внезапно встрепенулся он, — отколь тебе ведомо, что мужичишка тот мертв?
Снова Ждан оплошал. И снова, потея, выпутывался:
— Так сам посадник мне про то и сказал.
— Что сказал-то? Что?!
— А это когда я ему нынче про мужичонка того намекнул. Рассмеялся он да так и говорит, что мол, убийцу волки давно съели…
— Так, — насупился владыка и сгреб рыжую бороду в кулак. — И ране я подозревал, теперь же зрю воочию: страшное гадючье гнездо свили бояре за моей спиной.
— Всех бояр под одно не ровняй, — заикнулся было Ждан. — Я тебе все сказал, как на духу.
— Не всё! — взорвался владыка. — Не все ты сказал и главное утаил. Про то и словом не обмолвился, что тебе поручил того мужичка посадник. Думал, туманом меня отуманил, а я не простак. Однако же разговор наш не без пользы: открыл ты мне Димитрия Якуновича…
— Так нешто за правду не простишь нас, владыко, так и не заступишься?
— Так и не заступлюсь.
— Тогда нам один путь — правды искать у самого господина Великого Новгорода, — сказал Ждан, и они с Репихом вышли из палат.
3
— Что ты задумал, Ждан? — испуганно спросил его Репих, когда они садились у владычного всхода на коней. — Что такое говорил про Великий Новгород?
— Ежели жизнь дорога, так езжай со мной, — процедил сквозь зубы Ждан. — Не мы с тобой двое ответчики, пущай и Фома с Домажиром не прячутся по своим норам.
Поехали к Фоме.
— Эй, Фома! — застучали в ворота, — Отворяй-ко, да поживей!..
Боярин зевал и почесывался, будто его подняли со сна. Но дотошный Ждан сразу понял по его глазам, что не спал Фома — ждал, знал, что приедут к нему его дружки.
— Вместе мы пировали, вместе нам и похмеляться, Фома, — сказал он хозяину. — Надевай свой лучший кафтан, поедешь с нами.
— Никуды я не поеду с тобою, Ждан, — замахал на него руками Фома, и лохматая его голова затряслась от возмущения. — Зря стучался ты в ворота, зря подымал меня с постели. С сего дня я тебе не товарищ. И тебе, Репих, советую возвращаться домой. Не езди со Жданом по улицам, беду на себя накликаешь.
— Нет, Фома, так легко тебе со мной не расстаться, — пригрозил Ждан. — Ежели я потону, так и ты не выплывешь. Вместе пойдем ко дну. А без дружков моих мне будет скучно.
И он стал звать в горницу слуг:
— Несите боярину вашему лучшее платно, да шапку с алым верхом, да новые сапоги, да пояс с каменьями, чтобы перепоясал он чресла, да меч да седлайте коня!
— Что это ты в моем доме расхозяйничался? — ворчал Фома. Однако же дал себя и одеть и обуть и позволил посадить на коня.
— Теперь путь наш к Домажиру, — распоряжался Ждан.
Домажир встречал незваных гостей в исподнем. Расплылся в улыбке, руки раскинул для объятий:
— Вот радость-то! Входите в избу.
Вошли, сели. Ждан удивился:
— Чему это ты, боярин, обрадовался?
— Да как же так? Али вы ничего не знаете?
— Что надо, то знаем. А в чужие дела нос не суем.
— Да какие же это чужие дела? Князь наш на литву собирает войско.
— Ну и что? Тебе-то что за забота?
— Не забота, а хлопот полон рот, — сказал Домажир, потирая ладони. — Иль не приметили вы, что достроили мне скотницу?
— Вот оно что, — протянул Ждан. — Ну так знай, что скотница тебе ни к чему.
— Это как же так — ни к чему?
— А вот так. Ответ нам с тобою держать. И мне, и Репиху, и Фоме.
— Да мне за что?
— Аль в совете со мною не сиживал?
— Сиживал.
— Аль Митьку в Новгород не звал?
— Ну, звал.
— Аль Святослава не ты брал на Городище?
— Был грех, брал. Так что с того?
— А то, что не всё коту масленица… Одевайся, и поедем с нами.
Поехали. На вечевой площади в подполе купеческой избы сыскали пьяного звонаря. Вытащили за шиворот на свет:
— Ударь в колокол!
Звонарь не сразу сообразил, что к чему, заупрямился. Фома привел его в чувство затрещиной. Только тут разглядел мужичок, что перед ним не простцы, не дружки его бражнички, а важные бояре. Подхватил свисающие порты и — к колоколу.
Сполошный призывный звон поплыл над Новгородом. Прилежно раскачивал звонарь тяжелое било, повисал на веревке, подобрав под себя ноги, старался угодить передним мужам. А те гуськом уже поднимались на степень.
Скоро на площади яблоку негде было упасть. Сбежались кто в чем, тревожно расспрашивали друг дру га, по какому случаю собрано вече, с любопытством разглядывали стоящих на возвышении бояр. Добродушно переговаривались друг с другом:
