— Вот этот — Ждан.
— А тощий — Репих.
— С лохматой головой — Фома. А тот чернявенький-то, что за Репиха прячется, — Домажир…
Недоумевали:
— В колокол ударили, а ни владыки, ни посадника не видать.
— Должно, скоро объявятся…
Но Ждан выступил вперед и начал говорить:
— Низкий поклон тебе, господин Великий Новгород!
Толпа задвигалась, зашумела. Голос боярина беспомощно таял в воздухе. На какое-то мгновение Ждан растерялся, и хитрая его задумка вдруг показалась ему никчемной.
Но лица всех были устремлены на него с ожиданием. И, набрав в легкие побольше воздуха, Ждан дрогнувшим голосом вопросил:
— Все ли вы знаете меня, люди добрые?
— Как не знать, — отвечали из толпы. — Говори, боярин, а мы тебя слушаем. Почто колоколом всполошил?
— На вече попусту не зовут. На литву идем — про то мы ведаем. Аль еще какая стряслась невзгода?
— Невзгода, люди добрые, ох невзгода-то, — подбодренный откликами, закатил глаза боярин. — Сызнова провели вас, как простаков, а вы и рады. Думали вы, что волю вам добыли Мстислав с посадником, а они припасли для вас еще горший хомут.
Люди смотрели на него с недоумением. Чудно говорил Ждан и не совсем понятно. Но помалкивали, знали: почти всякий раз на вече начинали смутно. Зато кончали едва ли не всеобщей свалкой. Как-то на сей раз обернется?
— Припасли для вас хомут, — продолжал боярин, — ибо не мир принесли они вам, а позор и унижение. Как были володимирские сверху, так и остались. А им за это давали еще великие дары…
— Да ты-то куды глядел? — послышалось из толпы. — Чай, и сам был вместе со Мстиславом?
— Вместе был, да думал порознь, — нашелся Ждан. — А князь с посадником спелись. Продали они нашу волюшку. Обещали, слышь-ко, Всеволоду за то, чтоб повернул он свои рати, наши головы.
— И енти туды же! — взвизгнул кто-то. — Мало понизовским Мирошки Нездинича?
— А не врешь, боярин?
— Вот те крест, не вру, — все более приободряясь, отвечал Ждан. — Так не пришла ли пора, Великий Новгород, о посаднике и о князе помыслить? Обманывает вас Боярский совет, владыко тож со Всеволодом.
— Владыку мы не избирали.
— Его и митрополит не утверждал.
В толпе были знающие. Не все драли глотку, иные и думали. А среди думающих были и такие, что сомневались.
— Нам бы посадника послушать, — стали требовать они.
— А и впрямь, — подхватили с разных сторон, — почто пришли на вече без посадника? Обвиняете его, а спросить нам не с кого.
— Зовите Димитрия Якуновича! Пущай скажет и он нам свое слово.
А Димитрий Якунович, поднятый колоколом с постели, уже пробивался через толпу к помосту.
В распахнутом кафтане, борода взлохмачена ветром, — Димитрий Якунович вышел вперед и поднял руку, призывая к тишине.
— О чем брехали вам тут бояре, я не слышал, — сказал он убежденно, — но привела их к вам, новгородцы, лихая забота: замыслили они смутить ваши души неверием и посеять средь нас вражду. Не о Новгороде пекутся они, а о своей выгоде. Ко мне сунулись думцы — я их слушать не стал, сунулись к владыке — и он прогнал их из своих палат. Вот и решили они, что вы за них заступитесь. А вспомните-ко, кто недавно на этом же самом месте смущал вас и толкал к убивству? Не те ли же самые бояре? Не они ли насылали вас на Святослава и шли во главе смущенных на Городище? И не они ли накликали на Новгород беду? Не из-за них ли разгневался на нас Всеволод? И не их ли стараниями снова ввергнуты мы в кровавую распрю?..
Красноречив был Димитрий Якунович. До сей поры ни разу еще он с народом так не говаривал. И когда Ждан попробовал отстранить его и еще раз обратиться к вечу, на него закричали со всех сторон:
— Не трожь посадника!
— Изыди, слушать тебя не хотим!..
— Все вы обманщики и кровопийцы!
А кто-то уже подстрекал заколебавшуюся толпу (не один явился Димитрий Якунович):
— С моста их да и в Волхов!
Бояре, подобрав полы шуб, стали пятиться и потихоньку спускаться с помоста, но резвый голос поджег вечников:
— Глядите, куды бояре подались!
К подножью степени, размахивая клюкой, подкатился гусляр Якимушка — самым бойким из зачинщиков он оказался (вернувшись из Твери, владыкой принят он не был, зато посадник его приметил и нет-нет подкармливал на своем дворе).
— Не замай, Якимушка, — сказал ему Ждан, — лучше уйди поздорову с дороги.
Но гусляр замахнулся на него клюкой, промазал и сам рухнул в утоптанный снег. Ждан перешагнул через него, хотел прыгнуть к коню, однако же на полпути перехватили его чьи-то руки, потянули к земле, ослепленное злобой бородатое лицо ощерилось гнилозубым ртом:
— Калеку бить?!
Полетело, покатилось по площади:
— Бьют… Бьют гусляра бояре!
И многоустно отозвалось:
— Чего глядеть, на мост их!
Репих беспомощно трепыхался и постанывал в объятьях двух озлобленных вечников, обмякшим Фоме и Домажиру вязали поясками руки за спину. Ждан всхлипывал, говорил, озираясь на Димитрия Якуновича:
— Что, Митька, верх взял?
Посадник отвечал с помоста:
— Злодею палка завсегда найдется. Худо, что не со мной ты, Ждан, да делать нечего. Выпью медку за твой упокой…
— Захлебнешься медком — горек он.
— Ничего. Другие пооглядчивее будут.
А вечникам, державшим бояр, он сказал:
— Чего замешкались? Волоките их к Волхову!
Толпа, подталкивая перед собою пленников, двинулась к мосту.
— Да неужто и впрямь потопят нас, как хотят? — озираясь, спрашивал Домажир. — Так почто же ставил я бретьяницу, почто злато копил?
— Молчи, — сквозь зубы ответил Ждан. — Молись богу, а не о злате думай. Кинут нас в прорубь, так пойдут зорить усадьбы. Али сам не подбивал, бывало, вечников? Али сам чужим добром не пользовался?
Фома со страху идти не мог. Мужики тащили его, как куль, на своих плечах, злились:
— И чем только набил ты свое чрево, боярин?
Якимушка, целый и невредимый, подпрыгивая на одной ноге, опережал толпу, сыпал и прибаутками и присказками. Димитрий Якунович, подбоченясь, высился над всеми на вороном коне.
И вдруг надеждой плеснуло боярам в лицо, Якимушка замер с поднятой над головой клюкой: от детинца навстречу толпе скакал молодой вершник, размахивал руками:
— Стой! Стой!
Толпа недоуменно замерла. Державшие Фому мужики отпрянули в стороны, и боярин с тяжелым хрястом рухнул им под ноги.
Яркое солнце било в глаза, и Димитрий Якунович, приложив ко лбу ладонь козырьком, чтобы защититься от слепящих лучей, увидел спускающийся от ворот знакомый возок владыки.
Возок повихлял по намерзшим на тесинах льдинам, кони захрапели и остановились. Владыка, опираясь о посох, вышел на мост.
Димитрий Якунович недовольно нахмурился. Толпа притихла, передние попадали на колени. Якимушка перекрестился, попятился и юркнул за спины мужиков.
Митрофан молча приблизился, оглядел связанных бояр, спросил, обращаясь к посаднику:
— Почто вече правили без владыки?
— Не мы правили, отче, — нетерпеливо ерзая в седле, отвечал Димитрий Якунович, — бояре сами ударили в колокол…
— Сами, сами… — зашелестело в толпе.
— Почто же подняли переполох? — обратился владыка к Ждану.
— Правды искали, отче. Да вот как все обернулось.
— А вы, — ткнул владыка перед собой посохом (мужики отшатнулись), — вы-то правду сыскали ли?
Все смущенно молчали.
— Не мешай нам, отче, — поморщившись, сказал за всех Димитрий Якунович, — что вече постановило, тому так и быть.
— Ой ли? — взметнул бровь владыка. — Не твои ли людишки подбили народ, а теперь прячутся за чужие спины? Не ентот ли громче всех кричал? — шагнул ом к Якимушке. Гусляр побледнел, озираясь, и пал на колени. Мужики отодвинулись от него.
— Ты?! — грозно сверкая глазами, подался к нему Митрофан.
— Помилуй, отче! — взмолился гусляр, подползая к его ногам. — Не по своей шумнул я воле.
Владыка перевел взгляд на Димитрия Якуновича:
— Аль мало тебе крови, посадник? Аль и свои грехи задумал вместе с ними припрятать в проруби?
— Да в уме ли ты, отче? — деланно возмутился посадник и тихонько понукнул коня на сторону (сгоряча, чего доброго, вместо бояр-то его сунут в Волхов!).
— Как с владыкой разговариваешь! — закричал Митрофан и ударил посохом так, что ледяные искры брызнули во все стороны. Якимушка выронил клюку и закрыл лицо ладонями. Мужики, крестясь, отодвинулись к перилам. Конь посадника уже почти выбрался из толпы; приподняв плечи, Димитрий Якунович все ниже склонялся к гриве, все сильнее вонзал шпоры в поджарые бока. Искоса поглядывая на него, владыка довольно усмехнулся, обратился к растерянным людям на мосту:
— Вины боярской я не умалю. Водится за ними грешок, и в совет мы их боле не допустим (Ждан вздрогнул и опалил его ненавидящим взглядом)… Однако ж и за посадником глаз да глаз нужен. А на Всеволода вы не серчайте — ну какой бы стерпел отец, ежели бы сынов его терзали на чужбине?
