— Например, можно было бы уверить его, что вы — беспробудная…
Бетти покачала головой.
— Он знает.
— Что!
— Я сказала ему, что ужасно долго сплю по утрам.
— Я хотел сказать, «беспробудная пьяница».
— Ни за что на свете не буду притворяться пьяницей.
— Морфинистка? — предложил я.
— Терпеть не могу лекарств!
— Знаю! — воскликнул я. — Клептоманка!
— Это еще кто?
— Клептоманы — это те, кто ворует.
— Ужасно!
— Ничего подобного. Вполне милая слабость для светской женщины. Вы сами не знаете, как это получается.
— Но как же я узнаю, если не знаю?
— Простите?
— Как я могу сказать Мортимеру про то, чего сама за собой не знаю?
— А вы и не говорите. Скажу я. Завтра сообщу, что вы заходили ко мне, украли мои часы и… — Я обвел взглядом комнату, — серебряную спичечницу.
— Я бы предпочла вон ту бонбоньерку.
— Вы не получите ни спичечницы, ни бонбоньерки. Я просто скажу, что вы их украли. И что дальше?
— Мортимер ударит вас айроном.
— Ничего подобного. Я старик. Меня защищают мои седины. Он потребует, чтобы я повторил эти слова при вас, а вы их опровергли.
— А потом?
— Вы сознаетесь в краже и освободите его от данного слова.
Она некоторое время сидела молча. Я видел, что мои слова произвели на нее глубокое впечатление.
— Думаю, идея замечательная. Спасибо огромное. — Бетти встала и пошла к двери. — Я знала, вы придумаете что-нибудь замечательное. — Она замялась и добавила с надеждой: — Может быть, для большего правдоподобия мне все-таки захватить бонбоньерку?
— Это только все испортит, — твердо отвечал я, убирая бонбоньерку и запирая ее в стол.
Некоторое время Бетти молчала, разглядывая ковер. За него я не опасался — он был прибит гвоздями.
— Что ж, до свидания, — сказала Бетти.
— Оревуар, — отвечал я. — Мы встречаемся с Мортимером завтра в половине седьмого. Ждите нас у себя часам так к восьми.
Мортимер явился минута в минуту. Когда я подошел к десятой лунке, он уже меня ждал. Мы обменялись короткими приветствиями, я вручил ему драйвер, объяснил, как надо держать клюшку, как замахиваться, и велел приступать к делу.
— С виду игра простая, — сказал Мортимер, принимая стойку. — Вы уверены, что это честно: класть мяч на такую высокую горку песка?
— Вполне честно.
— Я хочу сказать, не надо мне поблажек, как новичку.
— Первый удар всегда делают с ти, — заверил я.
— Ну ладно, раз вы так говорите. Но мне кажется, это неспортивно. Куда бить?
— Прямо.
— А это не опасно? Что если я разобью окно вон в том доме?
Он указал на прелестный домик в пятистах ярдах по фервею.
— Если так, — отвечал я, — владелец выбежит в пижаме и предложит вам на выбор сигару или орешков.
Мортимер, кажется, успокоился и устремил взгляд на мяч. Потом вновь обернулся ко мне.
— Я не должен чего-то сказать перед началом? — спросил он. — «Разойдись!» или что-то в таком роде?
— Можете сказать: «Эй, впереди!», если так вам будет легче. Но в этом нет надобности.
— Если уж я учусь этой дурацкой игре, — твердо сказал Мортимер, — я буду играть по всем правилам. Эй, впереди!
Я с любопытством наблюдал за ним. Всякий раз, вкладывая клюшку в руки новичка, я чувствую себя скульптором перед шматом бесформенной глины. Меня охватывает восторг творца. Вот, говорю я себе, полуосмысленное существо, в чью бездушную оболочку я вдохнул жизнь. За мгновение до того он был сгустком материи. С этого мига он будет гольфистом.
Покуда я предавался размышлениям, Мортимер ударил. Клюшка со свистом рассекла воздух и скользнула по мячу, отбросив его примерно на шесть дюймов в сторону.
— Проклятие! — вскричал Мортимер, выпрямляясь.
Я одобрительно кивнул. Удар был не такой, чтобы занести его в анналы гольфа, но суть дела Мортимер уловил.
— Что произошло? Я вкратце объяснил:
— Вы плохо подошли к мячу, плохо держали клюшку, во время удара повернули голову и качнули корпусом, забыли о работе кистей и сделали слишком резкий замах, неправильно опустили клюшку и потеряли равновесие, а при завершении удара не повернулись на левой пятке и согнули правое колено.
Секунду Мортимер молчал.
— В этом времяпрепровождении есть что-то такое, — проговорил он, — незаметное стороннему наблюдателю.
Я замечал — да и другие, наверное, тоже, — что в развитии каждого человека есть определенный миг, когда можно сказать: он пересек черту, некий Рубикон, отделяющий гольфиста от негольфиста. Этот миг наступает после первого хорошего драйва. За те девяносто минут, что я знакомил Мортимера с азами игры, он выполнил все известные науке айвы, но хороший — только перед самым уходом. За секунду до того он с отвращением разглядывал волдыри на ладонях.
— Бессмысленно! Я никогда не научусь этой кошмарной игре! Да и не хочу! Занятие для чокнутых! Какой в нем смысл? Лупить палкой по паршивому мячику! Если захочу размяться, возьму трость и буду греметь ею по перилам — и то больше проку! Ладно, пошли. Незачем убивать здесь все утро.
— Еще разок ударьте, и пойдем.
— Ладно. Как хотите. Все равно без толку.
Он положил мяч на ти, нехотя принял стойку и небрежно ударил. Чпок! Мяч стрелой пролетел сотню ярдов, описал изящную дугу еще ярдов на семьдесят, ударился о дерн, покатился и замер недалеко от грина.
— Отлично! — вскричал я. Мортимер был ошеломлен.
— Как это получилось? — спросил он. Я объяснил в самых простых словах.
— Вы хорошо подошли к мячу, хорошо держали клюшку, во время удара не повернули голову и не качнули корпусом, смотрели на мяч, помнили про кисти, замахивались не слишком резко, правильно опустили клюшку, сохранили равновесие, а при завершении удара повернулись на левой пятке и не согнули правое колено.
— Ясно, — сказал Мортимер. — Да, я чувствовал, что бить надо именно так.
— Теперь идемте домой.
— Погодите минутку. Хочу закрепить, пока еще свежо в памяти. Значит, я стоял вот так… или вот так?.. нет, скорее вот так. — Он обернулся ко мне, сияя улыбкой. — Как же все-таки здорово, что я решил заняться гольфом! И что за ерунду пишут юмористы — будто все постоянно мажут по мячу и с досады ломают клюшки! Нужна лишь чуточка аккуратности. А какая мировая игра! Лучше и быть не может! Как вы думаете, Бетти уже встала? Надо ей показать этот мой драйв. Идеальный замах, в который вложена каждая унция веса, безупречно слаженная работа всех мышц. Я не хотел ей ничего говорить, пока не научусь, но теперь-то я точно научился. Идемте, вытащим ее из дома.
Лучшего времени было не сыскать. Я положил ему руку на плечо и произнес скорбно:
— Мортимер, старина, у меня для вас дурные новости.
— Не торопясь… назад… держать голову… Что-что? Новости?
— Насчет Бетти.
— Бетти? Что с ней? Корпус держим ровно… глаза на…
— Приготовьтесь к потрясению. Вчера вечером Бетти зашла ко мне. После ее ухода я обнаружил, что она украла мою серебряную спичечницу.
— Украла вашу спичечницу?
— Да.
— В таком случае, вина на вас обоих, — отвечал Мортимер. — Скажите мне, если сейчас я качнусь.
— Вы не поняли! Вы осознаете, что Бетти, девушка, на которой вы собрались жениться, клептоманка?
— Клептоманка!
— Другого объяснения быть не может. Подумайте, что это значит, старина! Как вы будете себя чувствовать всякий раз, когда жена соберется за покупками? Представьте: вы сидите один дома, смотрите на часы и говорите себя: «Сейчас она тянет с прилавка шелковые чулки!» «А вот теперь прячет перчатки в зонтик!» «Скоро положит себе в карман жемчужное колье!»
— Она все это будет делать?
— Конечно! Она просто не сможет прибрать себя к рукам. Вернее, не сможет не прибрать к рукам все, что видит. Что скажете, мой мальчик?
— Это сближает нас еще больше, — ответил он. Должен признаться, я был тронут. Замысел провалился, но стало ясно, что у Мортимерта Стерджиса — золотое сердце. Он отрешенно смотрел на фервей.
— Кстати, — мечтательно проговорил Мортимер. — Интересно, бывает ли она на распродажах — ну, знаете, на таких аукционах, где можно заранее осмотреть лоты? Там часто выставляют вполне приличные вазы.
И он погрузился в глубокую задумчивость.
С того дня Мортимер Стерджис стал живым доказательством моих слов о том, как опасно заразиться гольфом на склоне лет. Долгие наблюдения за человеческим родом убедили меня что Природа нас всех создала гольфистами. В каждом человеке от рождения заложено семя гольфа, которое подспудно растет и растет, пока — в сорок, в пятьдесят, в шестьдесят — не вырывается наружу и не захлестывает несчастного с головой. Мудрецы — те, кто играет с детства — выводят яд из организма капля за каплей, без всякого вреда для здоровья. Тех же, кто, как Мортимер Стерджис, тридцать восемь лет отказывал себе в гольфе, волна неудержимо сбивает с ног. Они теряют всякое чувство меры. Их можно сравнить с мошкой, присевшей на плотину в тот самый миг, когда ее прорвало.
