спиной (кровавые потертости от постромок), хромота Джимми на левую переднюю ногу явно прогрессировала. Но наши мужественные друзья терпеливо и стоически выносили все тяготы этого нелегкого и непонятного им пути. Единственно реальное, что мы могли сделать для облегчения участи собак, – это, по возможности, сокращать продолжительность рабочего дня.
Опыт есть опыт! Как-никак уже четыре дня в разных условиях мы с Уиллом упражнялись в установке нашей непокорной «Eurekа». Результат не замедлил сказаться: сегодня при довольно ощутимом ветре мы сумели установить ее вдвоем. Воспользовавшись моим замешательством, предводитель первым нырнул в палатку и занялся приготовлением ужина, я же отправился распрягать и кормить собак. На этот раз ледяной (точнее, снежный) якорь был установлен ненадежно: пока я, спрятавшись за нарты от десяти пар голодных собачьих глаз, поспешно рубил корм, собаки дружными усилиями сорока мощных лап, управляемых десятью голодными желудками, с корнем вырвали якорь и всей сворой ринулись ко мне. Дело было швах, я едва успел подхватить на руки коробку с недорубленным кормом и, с боем пробиваясь через плотно окружившее меня кольцо мохнатых тел и задранных вверх разверстых и клыкастых пастей всех мастей, двинулся в направлении зияющей в снегу воронки, где еще недавно, казалось, так надежно был укреплен якорь. На какое-то мгновение мне удалось восстановить боевые порядки собак, и я не мешкая разбросал куски корма вдоль их беснующегося строя. Теперь, когда они на какие-то пять минут были всецело поглощены получением своей порции калорий, я мог заняться укреплением якоря. На этот раз я сделал все по правилам и отошел к нартам с тем, чтобы нарубить корма впрок, хотя бы на два-три дня: в этом случае процедура кормежки ускорялась, и у собак было меньше шансов вырваться на свободу. Я заметил, что подобным бунтарским образом во время кормежки вели себя только собаки Уилла и Кейзо. Собаки Джефа были лучше воспитаны своим каюром и не позволяли себе этих космических прыжков даже в самый критический момент, когда Джеф начинал свое движение вдоль строя с заветной, столь знакомой и любимой для всех собак красно-белой картонной коробкой с надписью, которую они уже могли читать «Science Diet Endurance Dog Food».
В палатку я забрался около половины восьмого. Уилл блаженствовал в ароматах готовящегося ужина, сидя поверх спального мешка в своей излюбленной позе «Лотос». Несмотря на то что я, будучи в нашем с Уиллом внутреннем распорядке постоянным «outside man»[25], проводил «outside» в общей сложности на два часа (по часу утром и вечером) больше времени, мне это было ближе, чем принцип «или все, или ничего!», провозглашенный в соединенном королевстве. Мне больше нравилось распрягать и кормить собак, чем вдыхать жизнь в нашу заиндевевшую печурку. Гораздо приятнее было приходить в теплую, напоенную неземными ароматами жарившегося в щедром расплаве сыра мяса, нежели заползать в ледяную, заснеженную и совершенно нежилую пещеру, каковой была наша палатка сразу после установки. Самым удачным для меня было то, что Уилл предпочитал быть постоянным «inside man»[26]. Он всегда одним из первых забирался в палатку по вечерам и одним из последних покидал ее по утрам. Если представить себе, что наша палатка – это корабль, на котором все мы совершали длительное и опасное путешествие, то Уилл идеально подходил для должности капитана. Стремление предводителя быть бессменным коком по вечерам еще отчасти объяснялось тем, что при этом он мог готовить ужин по своему вкусу, особенно не беря в расчет мой, тем более что я с самого начала заявил Уиллу, что для меня существует только одна проблема с едой – если еды (независимо какой) мало!
Вот и сейчас я увидел, что Уилл на бис исполняет арию сырого мяса и, не давая ему толком оттаять, выхватывает его руками прямо из кастрюльки и торопливо ест, перемежая проглоченные куски гортанными звуками, выражающими его полное удовлетворение очередным прошедшим днем и особенно таким его завершением.
На радиосвязи нам сообщили наши координаты на 17 часов 6 мая: мы были на широте 65° 10’. При сохранении таких темпов движения у нас были все шансы пересечь Северный Полярный круг 10 мая!
После ужина я внес предложение о праздновании Дня Победы у нас в палатке. К счастью, в интернациональном составе нашей команды, кроме Кейзо и отчасти французов, все остальные были представителями стран антигитлеровской коалиции, и поэтому мне представлялось, что это празднование можно было бы, не опасаясь дипломатических осложнений, смело вынести за тесные рамки нашего с Уиллом коллектива. После некоторых колебаний предложение это было одобрено предводителем.
Засыпаю удовлетворенный в предвкушении близкого праздника.
7 мая
Бог своей искрой снизошел
К Попову и Маркони,
Но то, что это хорошо,
Быстрей всего и всех дошло
До «Филипсов» и «Сони»!
Погода в течение дня: температура минус 24 – минус 21 градус, ветер восточный 3–5 метров в секунду, в конце дня поворот к северо-западному, ослабление до 1–2 метров в секунду, видимость хорошая.
Сегодня День радио. Этот день всегда был особенным для нашей семьи. Отец мой был профессиональным радистом. Он рано ушел (ему было всего 52) и до самой смерти работал радистом на судах торгового флота. Он был настолько увлечен своей профессией, что даже меня, совсем не склонного к технике, буквально заразил радио. У нас дома стояла собранная им любительская радиостанция, и я начал заниматься радиолюбительством, несмотря на некоторое, не всегда молчаливое, противодействие со стороны моей матери, почему-то считавшей, что радиостанция отнюдь не украшала интерьер нашей квартиры. Такая ее позиция неизбежно приводила к тому, что мы со своей (как она выражалась) бандурой постоянно оказывались вне строгих, установленных ею домашних законов.
Отец, будучи по природе очень мягким человеком, отступал перед ее натиском и в конце концов со свойственной ему изобретательностью нашел место для станции в старом платяном шкафу. Это место устраивало мать прежде всего потому, что шкаф запирался и раздражавшие ее, казавшиеся живыми на черном фоне передней панели глаза вольтметров и амперметров и всякого рода ручки-дрючки можно было скрыть за благородной цвета дуба фанеровкой дверей. Отец обучил меня азбуке Морзе, и я даже ухитрился занять однажды первое место на республиканских соревнованиях по передаче радиограмм. С приемом у меня дела обстояли похуже, но очень скоро я смог уже работать в любительском эфире под позывными отца и под его именем, а по достижении 16 лет получил свой персональный позывной. Это было увлекательным занятием, особенно
