Это подействовало и на других елгинских «гостей» отрезвляюще, они не сопротивлялись, когда Егор приказал им выходить из дома, только один спросил:
— А куда нас?
— На кудыкину гору, — съязвил Егор, — пошли!
К восходу солнца на площади около небольшой часовенки собралась толпа сельчан. Любопытно же посмотреть, что будут делать с арестованными пережогинцами, а их вели и вели со всех улиц села. Арестным помещением послужила часовенная ограда, обнесенная добротным забором и со всех концов охраняемая надежным конвоем казаков.
Позднее других привели самого Пережогина и двух его ближайших помощников. Он шел, глядя прямо перед собой и ни на кого не обращая внимания. Лишь когда подвели их к часовенной ограде и передний конвоир, открыв ворота, сказал: «Заходи!» — тонкие губы старого анархиста скривились в презрительной улыбке.
Тут же около забора стояли три телеги, в которые укладывали отобранное у анархистов оружие. А рядом прямо на землю сваливали кучей седельные сумы с награбленным имуществом. И чего только не было в этих сумах: и сапоги, и брюки казачьи, гураньи унты, пуховые шарфы, бабьи сарафаны, отрезы сукна, кашемировые шали, швейные машины, даже самовары, а в сумах у Спирьки Былкова оказался и граммофон с большой блестящей трубой и к нему штук двадцать пластинок.
Вокруг этой свалки толкалась, разноголосо гудела толпа местных жителей: мужики, бабы, девки, подростки и ребятишки. Всем хочется протиснуться поближе, поглядеть, что там такое, то и дело слышатся возбужденные, негодующие выкрики:
— Куда те черт гонит!
— Надо, стало быть!
— Отцепись.
— Седло мое форменное, во-она-ка нагрудник наборчатый.
— У меня вчера доху взяли, только одну зиму и поносил.
— Судить гадов своим судом и расфукать их, чтоб другим не повадно было.
Шум, галдеж приутих, когда один из красногвардейцев завел граммофон, приладив его на телегу. Удивительный ящичек зашипел и, к великому удовольствию сельчан, хрипловатым, но звонким голосом запел «Кабы имел златые горы…».
О граммофоне черноярцы слыхали от казаков-фронтовиков, но видеть его и слышать своими ушами им довелось впервые. Потому и притихли они, окружив телегу с этой штуковиной; девки, молодые бабы слушали затаив дыхание; какая-то старуха в черном платке крестилась, шептала молитву; человек десять ребятишек ухитрились взобраться на телегу, на них сердито шикали старики, а сами, переглядываясь между собою, смущенно улыбались, разводили руками.
— До чего дожили! — удивленно качал головой старик Елгин.
— Дико-о-вина, — отозвался второй старик справа.
Несказанно обрадовались черноярцы, когда Кларк распорядился вернуть населению все, что взяли у них анархисты.
Для раздачи имущества тут же избрали комиссию из пяти человек, откуда-то приволокли стол, три табуретки и скамью. Комиссия приступила к делу: двоим — Егору Ушакову и красногвардейцу седьмой сотни Охлопкову — поручили выдавать потерпевшим вещи по списку; остальные — два местных жителя и сотенский писарь Вишняков — уселись за стол, сразу же окруженные просителями. Каждому хотелось поскорее получить свое добро, но у председателя комиссии Вишнякова было на этот счет другое мнение: оделить в первую очередь тех, кто победнее. Поднявшись на ноги, он поискал глазами в толпе и, увидев стоящего позади всех старика в заплатанной сарпинковой рубахе, позвал его к столу.
— Меня, что ли? — удивился дед и, получив утвердительный ответ, протискался к столу.
— Фамилия? — спросил его Вишняков. — Та-ак, что у тебя взяли?
— Да у меня, сынок, и взять-то нечего, а вот у племяша моего, у Петьки, сапоги, значить, и шаровары суконные потянули.
— А где он, племянник-то?
— В Армии он в Красной, у Лаза.
— Ладно, Егор, выдай деду сапоги и брюки. А у тебя, дядя, вот ты, с черной бородой-то, что у тебя похитили?
— Полушубок, товарищ, почти что новый, вот хоть суседей спроси, совсем даже мало ношенный.
— Иди получай.
— Спасибо.
— А у тебя что, тетенька? Да подходи поближе.
Женщина в стареньком сарафане смутилась, оглянулась направо, налево и, поняв, что зовут именно ее, подошла к столу. На вопрос, чем ее обидели, ответила, краснея от смущения:
— Так-то ничего не взяли, петух потерялся у меня, говорят, эти антихристы зарубили его вечером и съели, штоб им подавиться слезами сиротскими.
— Муж-то где?
— Нету его, не вернулся с германского, убили.
— Дети есть?
— Трое, старшенькому-то двенадцать будет в Кирики-Улиты.
— Та-ак… — Вишняков спросил одного члена комиссии, второго, поднялся из-за стола. — Товарищи, тут есть две машинки швейные, эти бандиты взяли их где-то в другом селе. Мы тут посоветовались и решили отдать одну-то вдове этой, не возражаете?
Толпа одобрительно зашумела.
— Отдать! — послышались голоса.
— Пусть берет!
— Она и шить-то мастерица…
— Бери, Федосья, чего застеснялась!
Счастье, что так негаданно-нежданно свалилось на бедную вдову, ошеломило ее, отняло язык, и не столько щедрый подарок, сколько внимание, забота, что так неожиданно проявили к ней сегодня чужие добрые люди. Пунцовая от волнения стоит Федосья, обеими руками прижимая к груди машинку, которую подал ей Егор, и слова сказать не может. И радостно-то ей, и слезы на глазах. Так и ушла она, забыв поблагодарить комиссию, чуть не бегом направляясь к дому.
К полудню раздачу закончили, Вишняков отправился к Кларку, доложить ему об окончании работы комиссии и спросить его, как быть с нерозданными вещами, которых осталось довольно-таки порядочно.
Жители разошлись по домам, только ребятишки толклись еще на обезлюдевшей площади да несколько баб сидели на бревне, в тени большого амбара. Туда же перенесли свой стол и томимые полдневным зноем старики — члены комиссии.
Тишина и в часовенной ограде, вокруг которой, опираясь на винтовки, борются с дремой часовые; пережогинцы с большого похмелья отсыпались в тени заборов. Спали и ближайшие помощники Пережогина, а сам он сидел, привалясь спиной к часовне, и, обхватив руками колени, задумался, уставившись глазами в одну точку. Многое вспомнил сегодня старый анархист: и царскую каторгу, и побег из акатуевской тюрьмы, Харбин, где жил в эмиграции под фамилией Тер-Оганесян, и организацию банды анархистов, и буйно-веселую житуху в Чите. Весной этого года удалось ему восстановить связь с Харбином, заграничные «друзья» звали его к себе, предлагали одно весьма заманчивое дело, но для этого надо золото, не менее десяти фунтов драгоценного металла. Поживиться на фронте, воюя на стороне красных, не удалось, и решил Пережогин напасть на один из приисков, забрать там золото, а затем, под видом преследования белых, перебраться через границу и тайком от своей банды махнуть с золотом в Харбин. Но чтобы действовать наверняка, он еще месяц тому назад отправил три группы своих разведчиков, поручив им установить самый богатый прииск. Со дня на день ожидал Пережогин весточки от разведчиков, но они как сквозь землю провалились. Не раз сегодня укорял он и самого себя за то, что отобранный у контрабандиста спирт согласился раздать своим бандитам, а в результате вот оно… разоружение и арест.
«Но ведь не первый раз такие попойки, — думал Пережогин, — и все сходило за милую душу, а тут. Нет, это просто какое-то невезение чертовское». И все-таки в душе старого бандита теплилась, не гасла искра надежды, что вывернется он и на этот раз, что будет он в Харбине, и не с пустыми руками.
Возвращаясь от Кларка, Вишняков увидел, что у стола, где сидели старики — члены комиссии, стоит высокая женщина, и о чем-то просит их, а старики, как видно, отказывают ей.
— Не могем, Михайловна, — теребя бороду, мотал головой член комиссии, — и не проси понапрасну, обратись вон к товарищу.
— Чего такое? — спросил Вишняков, подойдя ближе. Женщина обернулась, встретилась глазами с писарем.
— Ребятишкам прошу чего-нибудь, — проговорила она со вздохом, — обносились начисто.
— Не можем мы, тетенька… — Вишняков хотел сказать, что здесь не магазин, не торговля, и осекся на полуслове, опаленный стыдом, — он только теперь заметил, что на женщине юбка из крапивного куля. «Экая же я скотина, — ругнул он самого себя, глядя на большие, с узловатыми пальцами руки женщины, — батрачка ведь, сразу видать, а я…» — Вот что, товарищи! — заговорил он вслух, обращаясь к старикам. — Кларк распорядился все имущество, какое не роздали, переписать и отослать в станицу, чтоб там занимались раздачей. Но я думаю, беды не будет, ежели мы кое-чего уделим и женщине пролетарского классу. Согласны?
— Согласны, — закивали головами старики.
— Там есть кусок черного сатину, аршин пятнадцать будет, — продолжал Вишняков, — его-то уж взяли не у бедняка, ясное дело, а у купца какого-нибудь, отдадим его тетеньке?
