нему хорошо относятся. Преподнести себя он, стервец, умеет: метла подвешена, и в бумагах — порядок. Одна надежда — на повышение заберут. — Тема про лентяя Асмолова была не новой и весьма болезненной для начальника РУБОПа.
— Всё везде упирается в человеческий фактор, — глубокомысленно заключил Птицын, постучал пальцами по столу и добавил: — Но надо работать с теми людьми, которые есть, других не пришлют.
12
09 января 2000 года. Воскресенье.
09.00 час. — 13.00 час.
Серега Рубайло по жизни отличался упертостью. Не в его привычках было сдуваться, столкнувшись с проблемами. Всю дорогу он добивался своего — в спорте, в делах братанских, в зоновских тёрках, в хороводе с бабами.
Когда третьего января судья, подстилка ментовская, по беспределу нарезала ему десять суток административного ареста, Серега зарекся, что по любому подорвёт из мусарни раньше звонка. Он не баран, чтоб в загоне блеять! Каждый день, а то и не по разу Серега вызывал себе через вертухая «Скорую», жаловался на жуткие головные боли, давление и головокружение. Косить ему особо и не требовалось, потому как, попав в камеру спецприемника после двухнедельного загула, он в самом деле чувствовал себя отвратно. Однако менты пасли его вовсю. При каждом медосмотре присутствовали опера из убойного отдела, которые впаривали фельдшеру, что арестованный симулирует, намереваясь уехать в больничку, откуда легко сделает ноги. После таких слов фельдшер мерил Сереге давление, давал таблетку и, не желая проблем на свою задницу, сваливал на другой вызов. День за днём, терпя обломы, Рубайло рук не опускал и продолжал гнуть свою линию, твердил, что ему край нужно к доктору. Попутно он переломался[112], на пятые сутки его отпустило, постепенно вернулись сон и аппетит. Париться в каменном клоповнике на жёстких нарах без вывода на прогулки и работы стало ещё более невмоготу.
Со временем мусора потеряли к нему интерес и перестали тягать к себе в сорок девятый кабинет, уразумев, что пытаться развести его — пустая трата времени. К середине недели из хаты съехало[113] двое невзрачных татуированных личностей, несколько раз ненавязчиво подкатывавших к нему с расспросами за житье-бытье. В этой сладкой парочке Серега заподозрил камерных наседок, хотя достаточных оснований предъявить бродягам у него не имелось. Еще менты хотели подключить его проводами к детектору лжи, как в американском боевике. Тут Рубайло слегка замандражировал, а ну как взаправду красные узнают, где он полощет уши[114]. Но очкастый ботаник, что обслуживал умную машину, глянув на приведенного к нему клиента, который трясся как эпилептик и глаза под лоб закатывал, отказался с ним работать.
Больше всего Серега опасался, что его будут колоть на почтальонку, которую они со Славяном по осени нахлобучили в серебряковском районе. Однако за эту делюгу менты не завели и речи. По ходу, ничего конкретного предъявить ему вообще не могли, и к светлому празднику Рождества Христова Рубайло воспрял духом.
В последние два дня, в пятницу и субботу, когда дежурный, реагируя на его жалобы, звонил по «03», опера в спецприемник уже не спускались. Но заинструктированные ими постовые не забывали предупреждать приезжавших медиков, что арестант здоров как слон, и внаглую косит.
Девятого января с утра на смену заступил молодой прыщавый сержантишко, которого Рубайло раньше здесь не видел.
«Или новенький, или из другой службы прислали на подмену, — решил Серега. — Порядков здешних не знает, салабон».
По календарю было воскресенье, мусарня пустовала. Дежурная смена в отсутствие начальства задницу рвать на фашистский крест не собиралась. После завтрака подкрепившийся Рубайло приступил к исполнению обязательной программы, детали которой он совершенствовал с каждым днем. Теперь он не ломился из камеры сам. Чтобы грохотать кулаками в обитую листовым железом дверь камеры, нужны силы немалые, а откуда они возьмутся у больного человека…
В кормушку высунулся сокамерник Андрюха, измождённый палёным бухлом работяга, получивший пять суток за то, что поджог соседский почтовый ящик.
— Командир! Эй! Где ты, нах?! — хрипло заорал Андрюха. — Тут человеку плохо!
Сержант притопал сразу, открыл дверь, вошел и обнаружил одного из подопечных ему суточников свернувшимся в клубок на краю нар. Дежурный потряс его за плечо, Рубайло медленно, с понтом через силу, повернул бледное окаменевшее лицо.
— С-сердце! — вытолкал он из себя еле слышно. — «Скорую»… П-пжалуйста…
Бригада подъехала достаточно быстро, через полчаса.
— Чего опять стряслось? — громко спросил, заходя в предбанник спецприемника, пройдошистого вида фельдшер.
Серега, навалившийся грудью на торец стола дежурного, ответил с одышкой:
— В грудине жжет, доктор… И в башке всё плывет… Как в тумане все… ни… ни…хера…
Рыжий фельдшер с помощью тонометра измерил Рубайло давление, заставил его открыть рот и высунуть язык, задал несколько вопросов, правильные ответы на которые Серега знал.
— В левую лопатку отдает… Рука… рука, сука, немеет…
— Чего делать? — угреватый сержант выглядел растерянным.
Зорко следивший за ним из-под смеженных век Серега понял, что инструкций насчет него дежурный не имеет. Развивая успех, Рубайло задышал прерывисто и начал заваливаться на бок. Сержант едва успел подхватить его.
Фельдшер станции скорой медицинской помощи Мухин, в течение последней недели дважды приезжавший в УВД по вызовам этого откровенно бандитского вида мужика, конечно, помнил, какие наставления давали присутствовавшие при прошлых осмотрах сотрудники уголовного розыска. Но сейчас оперативников в спецприёмнике не было, тогда как внешние симптомы говорили чуть ли не о предынфарктном состоянии больного. И артериальное давление объективно было выше нормы, пусть ненамного, но выше.
Мухин вполне резонно подумал: «А если он не симулирует, вдруг в самом деле у него сердечко прихватило? Если с ним чего случится, меня сделают крайним. А оно мне надо? Пусть ему в отделении кардиограмму снимут».
В милицейском журнале вызовов «скорой» помощи фельдшер сделал запись: «Нуждается в осмотре специалиста-кардиолога».
— Спасибо, брат, — поблагодарил Серега медика, едва ворочая языком.
— Не булькает, — собиравший чемодан фельдшер на секунду встретился глазами с арестантом и поспешил отвернуться, наколовшись на волчий взгляд.
Дальше всё пошло поехало как по подтаявшему сливочному маслу. Сержант по телефону доложил о поступившей вводной начальнику дежурной смены, тот, чертыхнувшись, что придётся по ерунде гнать машину на комплекс, выделил транспорт и сопровождающего. В приемной медсанчасти оказалась длинная очередь из страждущих. Назначенный сопровождающим увалень-капитан из ОБППР[115], сказал Рубайло «посиди тут», а сам пошёл договариваться с врачом, чтобы
