— Да нет, милая, как раз думаю, что сможешь! Пырнёшь меня в печень, а потом извинишься, как это у вас, честных-совестливых, положено.
— Боишься? — сощурилась Рысь. Марвин не поддался на провокацию.
— Если и боюсь, то того, что ты нажралась как свинья и унюхалась до одури, ты селезёнки от ушей не отличишь, — заявил он. Рысь покрепче сжала нож.
— Не отличу? Думаешь? А проверим?
— Хочешь драки — так и скажи, — просиял Марвин. Его руки спокойно лежали на коленях: он и впрямь ощущал, как обострились все его чувства.
— Хочу. Ага, — кивнула Рысь. — Говорю же: я — тебя, ты — меня. Ты можешь первым. Я тебе доверяю.
— А зря! — хохотнул Марвин. Рысь скривилась.
— Да полно матёрого волка-то из себя корчить. Знаю я вас… волчат-аристократиков. С благородством вашим идиотским. Вы ж сами подыхать будете, только б даме на подол не наступить.
— Ну да, а котятки вроде тебя — так сразу коготки выпускают и шипят, почём сил хватит, — снисходительно парировал Марвин, но она не улыбнулась в ответ. Напротив — посмотрела на него так, что он понял: эти слова её смертельно оскорбили… или задели в ней что-то, что он задевать вовсе не намеревался. Марвина захлестнул стыд. Ох, ну с чего это он так… Такая милая девчушка, смешная, искренняя, а он её обидел. Надо извиниться, и немедленно…
«М-да, — подумал Марвин, — пестрянка пестрянкой, а и набрался я тоже порядочно».
Мысль пришла и ушла, будто её выдуло ветром следом за дымом.
— Сперва давай легенду придумаем, — сказал он. — Потом не до того будет.
— Так ты согласен?
— Разбойники, говоришь, — не слушая её, задумчиво протянул Марвин. — Тебя бы они резать не стали.
— Почему?
— Ты женщина.
— Ох! — взъярилась было Рысь, но Марвин невозмутимо продолжал:
— Они бы тебя изнасиловали и избили. Хотя, может, и порезали бы. Знавал я таких… кому это нравится…
— А тебе, небось, и самому нравится? — зло выпалила она. Марвин качнул головой.
— Мне нет нужды насиловать женщин. Они сами ко мне идут.
— Да уж прямо?
— Да уж прямо. Можешь не верить на слово, — сказал Марвин и улыбнулся ей, а потом едва не захохотал, когда она вспыхнула. Ясное дело, вино и дурман, но… он-то замечал, как она на него смотрит. С первой минуты замечал.
— Так что резать я тебя не буду, — деловито проговорил он. — Пары синяков посочнее будет вполне довольно.
Он видел, что она колеблется.
— Только по лицу не бить! — наконец потребовала Рысь. Тут уж Марвин захохотал в голос.
— Вот бабы! Ну одно слово — бабы! Что с пестрянкой твоей, что без. Ладно, не по лицу. А у меня рана будет резаная. Упаду где-нибудь, не доходя до замка, ты подмогу позовёшь, слезу пустишь. Только тряпки твои подрать чуток надо будет.
— Ну да, на перевязку заодно, — кивнула Рысь. — А тебя где резать? Или давай сперва ты меня, а потом…
— Нет, сперва меня, — сказал Марвин, потирая ладони. У него вдруг пересохли губы. — А то я тебе как врежу… не рассчитав… А тебе меня ещё перевязывать.
— Что значит — врежу, не рассчитав?!
— Шучу. Успокойся. Ну, тебе всяко легче будет, если я порезанный тебе морду бить стану. Вполсилы вложусь.
Он сам не знал, почему решил быть первым. Может, потому, что в глубине души боялся протрезветь и очнуться от дурмана, когда ему придётся ударить Рысь. Марвин едва мог припомнить, чтобы ему приходилось бить женщин. Разве что в битвах, но и то — мечом и сразу насмерть… и те женщины были женщинами не более чем Мессера. А эта… девочка… северный дух с горящими глазами, обветренными губами и всклокоченной шапкой чёрных кудряшек… Она была и женщиной и ребёнком одновременно, как бы ни корчила из себя бывалого воина. Марвин подумал, что, случись кому-нибудь насильно женить его на ней, он смог бы со временем полюбить её в точности так же, как полюбил бы Гвеннет. Как сестру.
Мысль была до того нелепой, что он предпочёл списать её на своё состояние.
— Так куда тебя? — спросила Рысь. Он увидел, что она тоже растеряна, и понял, что медлить нельзя. В конце концов, это был хороший план. Отличный план. Просто гениальный. В тот момент им обоим действительно так казалось.
— Никуда, — ответил Марвин. — Я сам.
Он не полагал, что сможет, да и вообще никогда не задумывался о подобной ситуации, поэтому действовал, не теряя времени на раздумья. Снял нагрудник, расстегнул жилет, задрал рубаху. Обнажившееся тело ожгло морозом, но Марвин едва обратил на это внимание. Он вынул нож, надёжно сжал его правой рукой, а левой прихватил кожу чуть пониже рёбер. Получилось не сразу: живот у него был поджарый, с твёрдыми мускулами и без единой складки, сходу не ухватишься. Но если уж резать, то только там.
Марвин услышал, как шумно сглотнула Рысь. Скажи она сейчас хоть слово, он почти наверняка одумался бы, но она лишь тяжело дышала, не сводя с него блестящих в полумраке глаз под всклокоченной чёлкой, дикая и напряжённая, словно… рысь перед прыжком. Глаза её сияли. Он не мог пойти на попятную сейчас, перед ней. Он был слишком пьян для этого.
— Нужно, чтобы было побольше крови, — сказал Марвин и полоснул лезвием ножа по собственной плоти.
Крови и впрямь было много. Больше, чем он думал. И только болезненно обострённые дурманом рефлексы помогли Марвину всё сделать на удивление точно. Он словно получил возможность говорить с каждой клеткой своего тела, и слышал, как кричит кожа, лопаясь под сталью, как расступаются мышцы, как рвутся нервные и кровеносные сосуды. И он знал, когда нужно остановиться: до печени оставался всего дюйм. Рана вышла достаточно глубокая, но не опасная, если только, конечно, он не истечёт кровью, и эта мысль наконец-то вернула ему рассудок. Поздновато, правда, но и то хорошо.
Рысь выматерилась так, как на памяти Марвина не матерились даже самые заскорузлые в боях мужики. Она ринулась к Марвину, схватила его фляжку, без толку валявшуюся на земле, стала поливать рану вином. Вино стекало по его телу, мешаясь с кровью, успевшей пропитать и рубаху, и жилет, на штаны тоже залило. Рысь схватила свой плащ с земли, взмахнула им над костром, так, что полы едва не занялись, отёрла кровь, с силой прижала ткань к ране.
— Подержи. Вот так держи! Сейчас я перевяжу…
— Да не суетись ты, — сказал Марвин. Он почти не чувствовал боли, только кровь слишком быстро уходила из тела. В целом он был собой доволен. А Рысь, похоже, пребывала в куда более сильном шоке, чем он сам. Она порвала подол своей сорочки на полосы и умело перебинтовала Марвина. У неё были сильные мозолистые руки. Странно, но на ощупь мозоли эти как будто отличались от мозолей на руках крестьянских девок, которых Марвин затаскивал на сеновал во время походов. Хотя разве есть разница, от чего мозоли — от меча или от мотыги? Но его будоражило это прикосновение, и именно из-за мысли, что руки эти были натружены так же, как его собственные… и при этом умели быть столь нежны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
