Максимилиан Волошин
(1877–1932)
Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин – поэт, переводчик, критик, живописец, археолог. В 1900 г. был исключен из Московского университета за участие в студенческих волнениях. Именно тогда начались его странствия по Азии и Европе. Долго жил в Париже. Как поэт он начал печататься в символистском журнале “Весы”. В период революции и Гражданской войны стремился занять позицию “над схваткой”, призывая “быть человеком, а не гражданином”.
В изощренной по форме, созерцательной поэзии Волошина переплелись влияния русских символистов и французских поэтов-парнасцев. Для его лирики характерны историко-философские мотивы. Умозрительная символика в творчестве поэта сочеталась с умением художника дать изображения в их реальной осязаемости. Это чувствуется прежде всего в красочном описании природы восточного Крыма, где в окрестностях Коктебеля он жил безвыездно с 1917 года.
Из цикла “Париж” 4
Осень… осень… Весь Париж,Очертанья сизых крышСкрылись в дымчатой вуали,Расплылись в жемчужной дали.
В поредевшей мгле садовСтелет огненная осеньПерламутровую просиньМежду бронзовых листов.
Вечер… Тучи… Алый светРазлился в лиловой дали:Красный в сером – это цветНадрывающей печали.
Ночью грустно. От огнейИглы тянутся лучами.От садов и от аллейПахнет мокрыми листами.
(1902) * * *
Сквозь сеть алмазную зазеленел восток.Вдаль по земле таинственной и строгойЛучатся тысячи тропинок и дорог.О, если б нам пройти чрез мир одной дорогой!
Всё видеть, всё понять, всё знать, всё пережить,Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,Пройти по всей земле горящими ступнями,Всё воспринять и снова воплотить.
1904 * * *
Мы заблудились в этом свете.Мы в подземельях темных. МыОдни к другому, точно дети,Прижались робко в безднах тьмы.
По мертвым рекам всплески весел;Орфей родную тень зовет.И кто-то нас друг к другу бросил,И кто-то снова оторвет…
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.Рука горит еще в руке.И влажный камень вдалекеЛепечет имя Эвридики.
Весна 1905 Париж * * *
Как Млечный Путь, любовь твояВо мне мерцает влагой звездной,В зеркальных снах над водной безднойАлмазность пытки затая.
Ты слезный свет во тьме железной,Ты горький звездный сок. А я —Я помутневшие краяЗари слепой и бесполезной.
И жаль мне ночи… Оттого ль,Что вечных звезд родная больНам новой смертью сердце скрепит?
Как синий лед мой день… Смотри!И меркнет звезд алмазный трепетВ безбольном холоде зари.
Март 1907 Из цикла “Киммерийские сумерки” IV
Старинным золотом и желчью напиталВечерний свет холмы. Зарделись красны, бурыКлоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.В огне кустарники и воды как металл.
А груды валунов и глыбы голых скалВ размытых впадинах загадочны и хмуры.В крылатых сумерках – намеки и фигуры…Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,
Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам.Чей согнутый хребет порос, как шерстью, чобром?[492]Кто этих мест жилец: чудовище? титан?
Здесь душно в тесноте… А там – простор, свобода,Там дышит тяжело усталый ОкеанИ веет запахом гниющих трав и йода.
VII
Над зыбкой рябью вод встает из глубиныПустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,Обрывы черные, потоки красных щебней —Пределы скорбные незнаемой страны.
Я вижу грустные, торжественные сны —Заливы гулкие земли глухой и древней,Где в поздних сумерках грустнее и напевнейЗвучат пустынные гекзаметры волны.
И парус в темноте, скользя по бездорожью,Трепещет древнею, таинственною дрожьюВетров тоскующих и дышащих зыбей.
Путем назначенным дерзанья и возмездьяСтремит мою ладью глухая дрожь морей,И в небе теплятся лампады Семизвездья.[493]
1907 * * *
Пурпурный лист на дне бассейнаСквозит в воде, и день погас…Я полюбил благоговейноТекучий мрак печальных глаз.
Твоя душа таит печалиПурпурных снов и горьких лет.Ты отошла в глухие дали, —Мне не идти тебе вослед.
Не преступлю и не нарушу,Не разомкну условный круг.К земным огням слепую душуНе изведу для новых мук.
Мне не дано понять, измеритьТвоей тоски, но не предам —И буду ждать, и буду веритьТобой не сказанным словам.
(26 января 1910) * * *
Судьба замедлила суровоНа росстани лесных дорог…Я ждал и отойти не мог,Я шел и возвращался снова…Смирясь, я все ж не принималЗабвенья холод неминучийИ вместе с пылью пепел жгучийЛюбви сгоревшей собирал…И с болью помнил профиль бледный,Улыбку древних змийных губ, —Так сохраняет горный дубДо новых почек лист свой медный.
(Февраль 1910) * * *
Обманите меня… но совсем, навсегда…Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда…Чтоб поверить обману свободно, без дум,Чтоб за кем-то идти, в темноте, наобум…И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,Кто ведет лабиринтом неведомых зал,Чье дыханье порою горит на щеке,Кто сжимает мне руку так крепко в руке…А очнувшись, увидеть лишь ночь да туман…Обманите и сами поверьте в обман.
(1911) * * *
Любовь твоя жаждет так много,Рыдая, прося, упрекая…Люби его молча и строго,Люби его, медленно тая.
Свети ему пламенем белым —Бездымно, безгрустно, безвольно.Люби его радостно телом,А сердцем люби его больно.
Пусть призрак, творимый любовью,Лица не заслонит иного, —Люби его с плотью и кровью —Простого, живого, земного…
Храня его знак суеверно,Не бойся врага в иноверце…Люби его метко и верно —Люби его в самое сердце.
(8 июля 1914) Взятие Тюильри[494]
(10 августа 1792 г.)Je me manque deux batteries pour
balayer toute cette canaille la.[495]
Мемуары Бурьенна.[496] Слова Бонапарта
Париж в огне. Король низложен с трона.Швейцарцы перерезаны.[497] НародИзверился в вождях, казнит и жжет.И Лафайет[498] объявлен вне закона.
Марат[499] в бреду и страшен, как Горгона.Невидим Робеспьер.[500] Жиронда[501] ждет.В садах у Тюильри водоворотВзметенных толп и львиный зев Дантона.[502]
А офицер, незнаемый никем,Глядит с презреньем – холоден и нем —На буйных толп бессмысленную толочь,И, слушая их исступленный вой,Досадует, что нету под рукойДвух батарей “рассеять эту сволочь”.
21 ноября 1917 На дне преисподней
Памяти А. Блока и Н. Гумилева
