Je me manque deux batteries pour
balayer toute cette canaille la.[495]
Мемуары Бурьенна.[496] Слова Бонапарта
Париж в огне. Король низложен с трона.Швейцарцы перерезаны.[497] НародИзверился в вождях, казнит и жжет.И Лафайет[498] объявлен вне закона.
Марат[499] в бреду и страшен, как Горгона.Невидим Робеспьер.[500] Жиронда[501] ждет.В садах у Тюильри водоворотВзметенных толп и львиный зев Дантона.[502]
А офицер, незнаемый никем,Глядит с презреньем – холоден и нем —На буйных толп бессмысленную толочь,И, слушая их исступленный вой,Досадует, что нету под рукойДвух батарей “рассеять эту сволочь”.
21 ноября 1917 На дне преисподней
Памяти А. Блока и Н. Гумилева
С каждым днем все диче и все глушеМертвенная цепенеет ночь.Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:Неисповедимый рок ведетПушкина под дуло пистолета,Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,Горькая детоубийца – Русь!И на дне твоих подвалов сгину,Иль в кровавой луже поскользнусь,Но твоей Голгофы не покинуОт твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,Но судьбы не изберу иной:Умирать, так умирать с тобой,И с тобой, как Лазарь,[503] встать из гроба!
12 января 1922
Владислав Ходасевич
(1886–1939)
Владислав Фелицианович Ходасевич – поэт, критик, мемуарист, переводчик. Первые его стихи появились в московском альманахе “Гриф” (1905), а первая книга “Молодость”, которую сам поэт впоследствии считал ученической, вышла в 1908 г. На раннем этапе творчества был близок к московским символистам. Затем в его поэзии стала преобладать последовательная традиционность и безмятежность, восходящая к лирике пушкинской поры.
В дальнейшем стихи Ходасевича претерпели резкие изменения. В самой значительной его книге доэмигрантского периода “Путем зерна” (1920) вместо расхожих штампов появляется уверенная отточенность слова, банальные поэтические ситуации заменяются чрезвычайно резким соединением повседневной жизни с запредельным духовным опытом. Книга Ходасевича “Тяжелая лира” (1922), где новый стиль поэта был доведен едва ли не до канона, увидела свет, когда ее автор уже находился в эмиграции.
* * *
Вокруг меня кольцо сжимается,Неслышно подползает сон…О, как печально улыбается,Скрываясь в занавесях, он!Как заунывно заливаетсяВ трубе промерзлой – ветра вой!Вокруг меня кольцо сжимается,Вокруг чела Тоска сплетаетсяМоей короной роковой.
18 ноября 1906 В моей стране
Посв<ящается> Муни [504]
Мои поля сыпучий пепел кроет.В моей стране печален страдный день.Сухую пыль соха со скрипом роет,И ноги жжет затянутый ремень.
В моей стране – ни зим, ни лет, ни весен,Ни дней, ни зорь, ни голубых ночей.Там круглый год владычествует осень,Там – серый свет бессолнечных лучей.
Там сеятель бессмысленно, упорно,Скуля как пес, влачась как вьючный скот,В родную землю втаптывает зерна —Отцовских нив безжизненный приплод.
А в шалаше – что делать? Выть да охать,Точить клинок нехитрого ножаДа тешить женщин яростную похоть,Царапаясь, кусаясь и визжа.
А женщины, в игре постыдно-блудной,Открытой всем, все силы истощив,Беременеют тягостно и нудноИ каждый год родят, не доносив.
В моей стране уродливые детиРождаются, на смерть обречены.От их отцов несу вам песни эти.Я к вам пришел из мертвенной страны.
9 июня 1907 Лидино[505] * * *
“Вот в этом палаццо жила Дездемона…”Все это неправда, но стыдно смеяться.Смотри, как стоят за колонной колоннаВот в этом палаццо.
Вдали затихает вечерняя Пьяцца,Беззвучно вращается свод небосклона,Расшитый звездами, как шапка паяца.
Минувшее – мальчик, упавший с балкона…Того, что настанет, не нужно касаться…Быть может, и правда – жила ДездемонаВот в этом палаццо?..
5 мая 1914 На ходу
Метель, метель… В перчатке – как чужаяЗастывшая рука.Не странно ль жить, почти что осязая,Как ты близка?
И все-таки бреду домой с покупкой,И все-таки живу.Как прочно все! Нет, он совсем не хрупкий,Сон наяву!
Еще томят земные расстоянья,Еще болит рука,Но все ясней, уверенней сознанье,Что ты близка.
7 февраля 1916 Путем зерна
Проходит сеятель по ровным бороздам.Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:Сойдя во мрак, умрет – и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год, —
Затем, что мудрость нам единая дана:Всему живущему идти путем зерна.
23 декабря 1917 * * *
Горит звезда, дрожит эфир,Таится ночь в пролеты арок.Как не любить весь этот мир,Невероятный Твой подарок?
Ты дал мне пять неверных чувств,Ты дал мне время и пространство,Играет в мареве искусствМоей души непостоянство.
И я творю из ничегоТвои моря, пустыни, горы,Всю славу солнца Твоего,Так ослепляющего взоры.
И разрушаю вдруг шутяВсю эту пышную нелепость,Как рушит малое дитяИз карт построенную крепость.
4 декабря 1921 * * *
Играю в карты, пью вино,С людьми живу – и лба не хмурю.Ведь знаю: сердце все равноЛетит в излюбленную бурю.
Лети, кораблик мой, лети,Кренясь и не ища спасенья.Его и нет на том пути,Куда уносит вдохновенье.
Уж не вернуться нам назад,Хотя в ненастье нашей ночи,Быть может, с берега глядятОдни нам ведомые очи.
А нет – беды не много в том!Забыты мы – и то не плохо.Ведь мы и гибнем и поемНе для девического вздоха.
4–6 февраля 1922 Перед зеркалом
Nel mezzo del cammin di nostra vita.[506]
Я, я, я. Что за дикое слово!Неужели вон тот – это я?Разве мама любила такого,Желто-серого, полуседогоИ всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летомТанцевавший на дачных балах, —Это я, тот, кто каждым ответомЖелторотым внушает поэтамОтвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные спорыВсю мальчишечью вкладывал прыть, —Это я, тот же самый, которыйНа трагические разговорыНаучился молчать и шутить?
Впрочем – так и всегда на срединеРокового земного пути:От ничтожной причины – к причине,А глядишь – заплутался в пустыне,И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжкамиНа парижский чердак загнала.И Виргилия нет за плечами, —Только есть одиночество – в рамеГоворящего правду стекла.
18–23 июля 1924 Париж * * *
В последний раз зову Тебя: явисьНа пиршество ночного вдохновенья.В последний раз: восхить меня в ту высь,Откуда открывается паденье.
В последний раз! Нет в жизни ничегоСвятее и ужаснее прощанья.Оно есть агнец сердца моего,Влекомый на закланье.
В нем прошлое возлюблено опятьС уже нечеловеческою силой.Так пред расстрелом сын объемлет матьНад общей их могилой.
13 февраля 1934 Париж
Марина Цветаева
