Глава 14. Грань мира
…Талисман Ирбис, как ни странно, работал даже здесь, в месте, где по идее не должны действовать законы покинутой сферы. Наверное, было бы правильным сорвать его и медленно умереть — после заклинания в тысячу звеньев именно это и должно произойти с магом без поддержки коллег — но запястья немилосердно стягивали кожаные ремни, а веревки тянулись к стенам, так что он мог лишь немного опустить руки, но никак не дотянуться до шеи. Он понятия не имел, сколько уже простоял вот так посреди низкого и душного подземелья. Позвоночник разрывался от боли, как будто в него методично и последовательно воткнули сотню раскаленных игл, и конца краю этому не было видно. Исцеляющий талисман восстанавливает организм. Но — увы! — не избавляет от боли в спине или затекших от неудобной позы плечах.
А на самом деле Шерхем Виаро уже давно смирился с тем, что получит сполна за все… и за всех тех, кто не дожил до этого чудного мгновения. Оставалось только гадать, почему выбрали именно его, а не, к примеру, Арниса. Улли вообще легко отделался, может быть, даже не успел понять, что происходит.
…С того момента, как Шерхем пришел в себя и понял, что морф почему-то не убил его перед приграничьем, в подземелье ничего не менялось. Разве что воздух становился все более спертым, и к боли в позвоночнике прибавилось легкое головокружение. В каменную кладку был ввинчен железный штырь, на него, в свою очередь, насажен паучий кокон размером с человеческую голову, источающий призрачный белый свет. Сгорая, он медленно таял, гулко и мягко роняя на пол тяжелые капли неведомой субстанции. А еще здесь была дверь, маленькая и низкая, обитая позеленевшими бронзовыми полосами. Шерхем временами поглядывал на нее, все ожидая, когда в замке провернется ключ, но морфы не торопились: или были слишком заняты своими делами, или попросту ждали, когда пойманная и растянутая на веревках добыча начнет стенать и умолять о пощаде. Последнего, впрочем, Шерхем не собирался делать ни при каких условиях, точно так же, как в свое время не уступил собственному монарху.
Все, что ему осталось — ждать и вспоминать. Потерянного щекастого карапуза и жену, чей облик за долгие годы стал расплывчатым и неясным. Дурака-короля, который почему-то возомнил, что, убивая близких людей, он заставит непокорного лекаря преклонить колена перед его милостью. Эльфика, появившегося у костра промозглой осенней ночью, Улли Валески, рыжего паренька с перепуганными глазами, элегантного Арниса Штойца, только что прибывшего из Карьена и презрительно осматривающего старые стены Снулле, тысячи зеленокожих воинов, которых накрыло незримое облако смерти, содрогание сферы, двух паукообразных существ, замерших в центре нарисованной Улли звезды…
Они ведь не сразу поняли, что это морфы. Это были два огромных, отвратительного вида паука. Обожженные и израненные, твари неподвижно замерли на обугленной земле, и тогда они с Арнисом, не обменявшись ни единым словечком, вдруг решили, что такую мерзость лучше уничтожить сразу. Они воспользовались талисманом Валески, ударили по иномирцам волной огня, но она почему-то не испепелила их, как ожидалось. Пауки верещали и носились по полю как два факела, а потом внезапно начали распадаться, превращаясь в облако невесомых мыльных пузырей… Так не за это ли он расплачивается все эти годы?
Шерхем невольно вздрогнул, когда заскрипел проворачиваемый в замке ключ. Горящие пауки, семенящие по неприветливой, обожженной заклинанием земле. Мда. Хороши же они были тогда, и он, и Арнис, но кто ж признает свои ошибки? Такова природа человека, и с этим ничего не поделаешь.
В приоткрывшуюся дверь бесшумно проскользнул первый морф, и Шерхем до боли прикусил губу, чтобы не заорать от ужаса. Нет, это был не паук: в темное подземелье ступила хрупкая, изящная девочка лет десяти. Прямые черные волосы волной стекали по узким плечам, по белоснежной ткани легкого платья, на талии перетянутого широким вышитым поясом. И — глаза. Исключительно эльфийские по форме, с алой, будто напитанной кровью радужкой. За ней, неторопливо шагая, порог переступил мальчик: все то же изумительной красоты лицо, черные волосы, белые одежды. Они казались… нет, они были детьми, невинными детьми, и это пугало гораздо больше, чем ядовитая слизь на волосатых паучьих лапах.
«Невинность не знает пощады», — всплыли в сознании сказанные когда-то и кем-то простые слова, и Шерхем тепло улыбнулся двум существам в белом. В общем-то, он давно был готов к этой встрече.
— Ну что, поговорим? — усмехнулся мальчик, поигрывая связкой ключей.
— Поговорим, — согласился лекарь, — отчего бы не поговорить со столь… приятными созданиями?
— Посмотри на нас, — спокойно и строго, без тени насмешки или издевки сказала девочка, — здесь мы можем принять истинную форму. Такими мы были, когда по твоей милости очутились за пределами своей жизни. Такими и остались, возвращаясь, потому что время не властно над существами извне. Надеюсь, ты готов ответить за то, что с нами сделал?
— Если вы хотите извинений, то извольте. Я прошу прощения за то, что невольно выдернул вас из вашего мира, — Шерхем спокойно смотрел в алые глаза мальчишки, — к слову, сколько вам лет?
— Авашири столько не живут, — девочка холодно улыбнулась, — и мы принимаем твои извинения, но, сам понимаешь, этого слишком мало. Тебе не понять, как это — не иметь собственной формы, а забирать ее только у тех, к кому прикасался.
— Тогда просто убейте меня, — буркнул он, — уж это вы могли сделать и раньше.
— Но этого слишком мало, человек, — строго произнес мальчик, — чересчур милосердное наказание для того, кто своей необдуманной магией… сделал из нас чудовищ.
— Вы могли и не становиться ими.
— Ты снова не понимаешь, — в звонком голосе девочки проскользнуло нетерпение, — ты в принципе не можешь понять, что натворил, потому что понятия не имеешь, кто мы. Но главное я тебе скажу. Мы — свет, и мы пребывали в свете. Ты же выдернул нас из этой прекрасной чистоты, швырнул в грязь и превратил наше существование в боль. Каждое мгновение было болью для нас в вашем проклятом мире. И теперь, когда миры вновь соприкоснулись, мы можем уйти к себе, но не уйдем, пока не отплатим тебе той же монетой.
— Свет так же безжалостен, как и невинность, — пробормотал Шерхем, уже не глядя на этих дивных существ. Ему захотелось закрыть глаза и заснуть, и спать так долго, пока все это не закончится. Но на границе сознания все же мелькала странная мысль о том, что где-то он уже слышал подобные высказывания о свете. Только вот где?
***
…Невыразимо грустно было покидать замок Штойцев, как будто, уходя, мы навсегда захлопывали дверь в тихую золотую осень, которая уже никогда не повторится. Слишком многое изменил замок. Он величественно возвышался на холме, цитадель цвета дождливого неба, и каждый из нас хотя бы по разу оглянулся, словно стараясь навсегда запечатлеть в памяти неприступные стены. В предрассветной дымке угадывались темные силуэты зомби, неподвижные и никому не нужные, но Хаэлли, чутьем светлого разыскавший часть орочьего талисмана, оставил шкатулку с камнем на месте, заявив, что вид зомби, вероятно, спасет замок от разграбления. Орочий талисман оказался куском шунгита грубой огранки, и мне рядом с ним становилось хорошо и тепло, как будто меня баюкал в теплых объятиях Шерхем, а вот Хаэлли — наоборот, плохо. Эльф бледнел, зеленел, над верхней губой и на лбу выступали крупные бисерины пота. Странно, что рядом со мной он ничего подобного не чувствовал, но объяснение этому нашлось простое: припрятанный под сердцем темный талисман силу свою обращал на поддержание подобия жизни в моем тщедушном теле.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
