— Нет, погоди, — я с силой провела по волосам, безуспешно пытаясь привести в порядок скачущие мысли, — то я. А то — ты. Вы же с ним так мирно разговаривали! А потом ты его просто убил.
— Ну да, — отозвался Хаэлли подозрительно тусклым и безжизненным голосом, — он из гильдии убийц. Таких нельзя оставлять в живых, иначе они доберутся до тебя рано или поздно. А я должен разобраться с морфами… Ровно до этих пор моя жизнь имеет некоторую ценность.
— Но ты… с ним разговаривал, — упрямо пробубнила я, стараясь не смотреть на синеглазого эльфа, — а потом взял и убил.
— Ирбис, я тебе уже все объяснил, — оборвал меня Хаэлли, — будь добра, не надоедай мне со своим неуместным морализаторством.
Я покачала головой и промолчала, ибо убеждать его в чем-либо было делом совершенно безнадежным. Спросила только:
— Ты узнал, что хотел?
Хаэлли прикрыл глаза, оперся спиной о стволик молодой осинки.
— Да, узнал.
И в его голосе было жизни не больше, чем в теле убитого эльфа.
Через несколько минут он словно очнулся, посмотрел на меня строго.
— Ты вся в крови.
— Угу. Но стираться негде.
— У тебя стрела торчит.
Я скривилась, стиснула пальцами наконечник.
— Да, Хаэлли, стрела. Не будешь ли ты любезен?..
Конечно же, он вытащил стрелу, перед этим ловко обломив наконечник. Потом задрал рубаху, осмотрел и ощупал рану.
— Кровь не течет.
— Еще одно преимущество умертвия.
— Тебе не больно? — голос эльфа был по-прежнему тусклым и безжизненным, как будто кто-то взял — и попросту стер из него все эмоции.
Я прислушалась к собственным ощущениям: в боку, конечно, тянуло, но особой боли не было.
— Хаэлли…
— Это хорошо, если не больно, — заключил эльф и отпустил мою рубашку, — сейчас передохнем немного и двинемся дальше.
— Хаэлли, прекрати.
— Я ничего не делаю.
— Ты ведь понимаешь, о чем я. Что такого тебе сказал этот убийца из гильдии убийц?
В зеленых глазах Хаэлли воцарилась смертельная тоска. Он оглядел меня с ног до головы еще раз, но как-то растерянно. А потом процедил:
— Ничего особенного, Ирбис.
Внезапно он поймал мою руку и осторожно прижался губами к тыльной стороне ладони.
— Я совсем забыл, ты же спасла мне жизнь, поймав эту дурацкую стрелу.
— Н-ну… — он все еще держал мою руку в своей, и пальцы начало покалывать, — ай, пусти!
— Извини, — пробормотал он, — я все время забываю, что тебе неприятно.
Отвернувшись, он занялся осмотром тела, а я уселась на вспученные, вылезшие из земли корни старого дуба. Охр, ну почему эльфы такие… странные, сложные и невероятно красивые? Тут я подумала, что, наверное, немножко влюблена в Хаэлли, причем уже давно, с того самого момента, как он встретил меня по указу барона Аугустуса. Но быть влюбленной в Хаэлли — это все равно, что быть влюбленной в… скажем, портрет прекрасного принца. Толку с такой любви будет не много. И, если уж быть до конца честной с собой, сердце мое болело по другому человеку.
***
…Гверфин проснулся оттого, что замерз, что само по себе было странно — Ирбис и этот охров красавчик-эльф не могли заснуть одновременно. Кто-то из них обязательно остался бы сторожить, а заодно последил бы за костром. В конце концов, не трудно подбросить ветку-другую, чтобы саламандры продолжали свой неистовый танец.
Другое дело, если что-то стряслось, пока он, Гверфин, спал безмятежным сном младенца. Но тогда бы — логично предположить — тогда бы его разбудили.
Маг быстро приподнялся на локте, на кончиках пальцев уже плясало готовое сорваться огненное заклинание, и… приподнялся бы, не будь крепко связан по рукам и ногам. Гверфин выругался, припоминая самые грязные ругательства, которые слышал в карьенской академии. Все стало ясным, как день: его попросту бросили, банально предали, никому не нужного, бесполезного теперь мальчишку — о-о-о, ну конечно! — теперь ведь у Ирбис есть остроухая сволочь, к чему ей маг-недоучка?
Ярость бурлила, кипела, не находя выхода, и Гверфин, скрипя зубами, принялся сдирать с себя ломкие, брызжущие зеленым соком веточки. Кто бы мог подумать, что хрупкие на вид стебли могут держать не хуже веревок? Потом, освободившись, он всадил в ближайшее дерево шар огня, вдогонку послал «облако измороси» и, растирая ноющую от долгой неподвижности шею, задумался.
Ирбис поступила с ним подло, ужасно подло. На самом деле то, что она сбежала с эльфом, наглядно демонстрировало ее истинное отношение к юному приятелю. Мальчик, щенок, неоперившийся еще птенец. Эти слова жгли как палаческие клещи, которыми заплечных дел мастера рвут на части смертников. И это после того, что им пришлось пережить! Глаза предательски защипало, и Гверфин швырнул еще один огненный сгусток, тут же залив его водой — «не хватало еще сгореть во время лесного пожара». Слишком много всего свалилось ему на голову за последние дни. Смерть отца. Не очень-то приятная семейная тайна — с одной стороны, нашелся новый, настоящий отец, но от этого боль от утраты не угасла, к ней лишь добавилось непонятное раздражение. Злость на человека, который бросил собственное дитя. И о каких бы обстоятельствах не шла речь — нет, просто не может быть таких обстоятельств, которые бы заставили на пятнадцать лет забыть о собственном сыне.
…Наконец, умертвие по имени Ирбис Валле.
И вдобавок, совершенно дурацкое, не поддающееся объяснению чувство, которое он, живой человек, ни с того, ни с сего вдруг испытал к умертвию, почти что зомби.
А она, судя по всему, все это время думала только о том, другом, вечно хмуром и вечно тощем человеке, который был ее старше раза в два и оказался его, Гверфина, отцом. Хуже не придумаешь.
Теперь уж Гверфин винил себя за то, что не удержался и поцеловал ее в щеку тогда, когда она торчала среди двора неподвижной куклой. Если бы не тот поцелуй — охр! — тогда можно было бы вести себя так, как будто ничего не произошло. Но беда в том, что Ирбис помнила. И он, Гвер, тоже помнил.
«Дурак, зачем ты это сделал? Дурак, ой какой дурак… С чего ты взял, что ты ей нравишься-то? Ну да. Вместе тренировались. Вместе на стене торчали часами. Вроде бы ей нравилось с тобой поболтать. И что? Пора бы уже понять, что если девушка с тобой разговаривает, это еще не значит, что ты для нее нечто большее, чем приятель».
Самое обидное заключалось в том, что даже теперь, когда Ирбис Валле предала его и удалилась со своим златовласым дружком, Гвер не мог ее ненавидеть. Эльфа — да. Его бы он придушил собственными руками. Тут было довольно вспомнить одни взгляды охрова Хаэлли, исполненные презрения. На Ирбис он так не смотрел; стоило зеленоокому обратить свой взор к девушке, как лед в его глазах стремительно таял, уступая место тихой грусти. Гверфин в те мгновения был готов отдать все что угодно, лишь бы узнать, что связывало убитую вышивальщицу и красавца-эльфа. Но… У Ирбис спрашивать он не мог, а у эльфа — тем паче. Оставалось изнывать от глухой подсердечной боли и мучиться догадками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
