Католическое духовенство старалось завладеть и высшим образованием. Радикальная «чистка» педагогического персонала университетов, проведенная правительством, увольнение республиканских и многих либеральных профессоров, открытие специальных иезуитских колледжей, конкурировавших с университетами, не удовлетворяло властителей церкви: их борьба за высшую школу не прекращалась. Они добивались, кроме того, увеличения бюджета церкви, находившейся на содержании государства, права неограниченного расширения дарственного церковного имущества, не подлежавшего отчуждению, восстановления упраздненных монашеских орденов и других привилегий. Правительство не скупилось на расширение прав католической церкви, одной из главных его опор. Действенная помощь церкви во время избирательных кампаний, ее поддержка завоевательной внешней политики Второй империи были особенно ценны для стоявшей у власти бонапартистской клики.
Разгул военщины, худших элементов армии, приведших Наполеона III к власти, полицейский и административный произвол, бесцеремонное вторжение в частную жизнь населения, сохранение осадного положения во многих департаментах, ликвидация местного самоуправления, насильственный роспуск политических партий, профессиональных и кооперативных объединений закрепляли устои авторитарной империи, заложенные конституцией 1852 г.
Тюрьмы в Париже и в провинции были переполнены. Места многих из содержавшихся в Них ранее заключенных, приговоренных военными судами к ссылке в Алжир, Кайенну, Гвиану, заняли новые жертвы бонапартистского террора. «Всякий, кто носил эполеты, повязку мэра, у кого имелось удостоверение агента полиции, считал себя вправе отдавать приказы о взятии под арест. Никакого различия между департаментами, объявленными на осадном положении, и прочими департаментами — всюду произвол…»[478] — свидетельствовал современник излагаемых событий либеральный историк Таксиль Делор. Наиболее жестоким преследованиям подвергались республиканцы.
Республиканская партия была разгромлена. Ее руководители и активные деятели томились в тюрьмах, в ссылке, либо находились в изгнании в Англии, Бельгии, Швейцарии. Невзгоды эмигрантской жизни, материальные лишения и моральные страдания, испытываемые французскими изгнанниками на чужбине, усугублялись идейными разногласиями между различными группировками, наиболее видными из которых были «Революционная коммуна» и «Революция» в Лондоне, группа «Демократов-социалистов» в Джерси. Общим для этих соперничавших группировок было ложное представление о политическом положении, сложившемся во Франции после государственного переворота, иллюзии о близком падении бонапартистского режима и о руководящей роли, которую они способны будут сыграть в его свержении. Об этом свидетельствуют, в частности, воззвания, с которыми каждая из названных группировок обратилась в октябре 1852 г. к французскому народу.
Придавая решающее значение антибонапартистской пропаганде для успеха предстоящего, по их мнению, переворота, французские эмигранты прилагали большие усилия в этом направлении. Искусно обходя бдительность французской полиции, прибегая к тончайшим ухищрениям, они всевозможными способами переправляли во Францию издававшуюся ими в эмиграции революционную литературу, в которой разоблачался бонапартистский государственный строй и возглавлявший его император. Аресты и судебные преследования уцелевших во Франции республиканцев не приостановили проникновения «крамольной» литературы из-за рубежа. Руководящий комитет «Революционной коммуны» попытался установить организационные связи с парижскими и провинциальными республиканцами, возлагая необоснованные надежды на возможность близкого осуществления антибонапартистского вооруженного восстания, которое, по их убеждению, будет поддержано оппозиционными элементами армии. Успеху восстания должна была благоприятствовать Крымская война, в которую вступила Франция в 1853 г.
Однако очень скоро для руководящих деятелей французской эмиграции стало ясно, насколько преждевременны и зыбки их планы. Когда в 1854 г. республиканец Буашо нелегально прибыл по поручению «Революционной коммуны» в Париж, чтобы на месте установить, на какие реальные силы может рассчитывать комитет для осуществления переворота, то он в первый же день убедился, насколько не соответствовали действительности сведения, которыми располагал на этот счет комитет. В своих позднейших воспоминаниях, опубликованных в Лейпциге в 1869 г.[479]
Буашо откровенно признал, что уже одно его появление повергло в ужас его парижских друзей. Никто из них не решался предоставить ему пристанище; он с трудом устроился на ночлег в одном из предместий Парижа. Пробыв в столице три дня, повидав многих республиканцев, побывав в пригородных казармах, он окончательно убедился в несвоевременности призыва к оружию. Он решил вернуться в Лондон, но накануне отъезда был арестован и запрятан в тюрьму Мазас[480].
Однако республиканские идеи и идеалы даже в наиболее мрачную пору бонапартистской реакции начала 50-х годов не были преданы забвению. Свирепствовавший в стране полицейский террор был бессилен полностью задушить республиканское движение. Об этом свидетельствуют не прекращавшиеся связи между уцелевшими во Франции республиканцами и революционерами-эмигрантами, которым оказывалась материальная помощь путем тайных сборов средств в Париже и в провинции; на это указывают конспиративные контакты между людьми разных социальных слоев, которых объединяли общая ненависть к бонапартистскому режиму, мечты о возрождении республиканского строя. Правительство Наполеона III недаром строжайше запретило всякие народные скопления, в частности гражданские похороны, опасаясь открытого проявления на них оппозиционных настроений. Так было зимой 1853 г., когда умер Арман Марраст, бывший председатель Учредительного собрания в период Второй республики; весной 1854 г. после смерти Ламенне. Даже похороны матери Ледрю-Роллена (1853 г.) были запрещены, и тело ее было спешно увезено полицией.
В обстановке удушения политических свобод республиканское движение начала 50-х годов было вынуждено обратиться к прежним формам борьбы — к организации тайных обществ, заговоров, террористических актов.
1853–1855 гг. были отмечены неудачными покушениями на Наполеона III. Они повлекли за собой жестокие репрессии: казни, ссылки, массовые аресты. Особенно неистовствовали бонапартистские власти после неудачной попытки вооруженного выступления, предпринятой в августе 1855 г. рабочими аспидоломен Трелазе в окрестностях Анжера (департамент Мен-и-Луары); инициатива выступления приписывалась тайному обществу «Марианна». Попытки покушений и ответные правительственные преследования не прекращались и в последующие годы. Так, в 1857 г. полицией было раскрыто готовившееся покушение на Наполеона III, которое на этот раз должен был совершить итальянец[481] Тибальди. В Париже и провинции снова последовали массовые аресты и тюремные заключения.
Эти и другие проявления политической активности исходили главным образом из среды революционной молодежи, предоставленной в большинстве случаев собственной инициативе. Представители старшего поколения республиканцев, ненавидевшие бонапартистский режим, были, однако, в большинстве своем охвачены политической апатией, в основе которой лежало недавнее поражение революции 1848 г. Рабочие, кроме того, испытывали глубокое разочарование в политической деятельности буржуазных вожаков революции, предательское поведение которых в отношении пролетариата обнаружилось со всей очевидностью в июньские дни 1848 г.
Важнейшим фактором, оказывавшим парализующее действие на французское рабочее движение после установления империи, был разгром политических и профессиональных объединений французских рабочих. Не способствовало активной политической борьбе и временное улучшение материального положения значительной части французского пролетариата в условиях промышленного подъема начала 50-х годов. Следует также учесть, что часть рабочих, особенно в первые годы империи, поддалась воздействию проводившейся Наполеоном III демагогической политики мнимой защиты интересов «трудящихся классов».
Однако бонапартистские агенты на местах, в частности генеральные прокуроры, при всем их верноподданическом подобострастии не могли скрыть в своих донесениях в Париж, что большинство рабочих, несмотря на относительную пассивность, не одобряют политический строй империи. Так, в донесении от 5 февраля 1853 г. из Лиона генеральный прокурор сообщал: «Правительство напрасно будет проявлять живую симпатию к трудящимся классам; ему не удастся уничтожить здесь дурные умонастроения». Суть таких настроений, по его мнению, заключалась в том, что «рабочий класс вообще убежден в несправедливости социального строя. Эксплуатация человека человеком, тирания капитала — весь багаж уравнительной философии всех веков, который, казалось, был предан забвению, так как о нем не говорилось больше в печати, напротив, сохранился в более или менее грубой форме в сознании рабочих и составляет основу их политических убеждений»[482]. Из другого донесения, от 4 марта 1853 г., мы узнаем, что 24 февраля в Лионе и его предместья Круа-Русс большинство рабочих отметили годовщину февральской революции прекращением работы на ткацких станках. На центральной площади в Круа-Русс было водружено красное знамя[483]. В донесении из Марселя генеральный прокурор также уведомлял: «Оппозиция в Марселе многочисленна и влиятельна. Люди, преданные правительству, присоединившиеся к нему, отнюдь не составляют большинства» [484]. В таком же духе высказывались генеральные прокуроры департаментов Сены, Кот-д Ор, Роны, Алье и др.
