– Скучно, – согласился Устах.
– Пойдем, что ли, разомнемся?
– Можно, – синеусый варяг отложил лук, поднял удлиненный щит, бычьей кожи, с красивыми бронзовыми заклепками.
Вдвоем они появились в дверях.
Единственная стрела ударила в щит Духарева и застряла в нем, мелко вибрируя.
– Ну что, биться будем или по кустам сидеть? – зычно выкрикнул Устах.
Плечо к плечу они спустились с крыльца. Щиты держали низко, оберегая ноги.
Разбойники, впрочем, стрелять не стали.
– Это что ж, вы сам-двое? – осведомились из-за забора.
– А ты что же, до двух считать не умеешь? – весело спросил Духарев.
Шестеро разбойников, как по команде, вынырнули из-за ограды и гурьбой устремились к варягам мимо Пепла, по-прежнему стоявшего в воротах с независимым видом.
Опередивший других разбойник вскинул щит, намереваясь врезаться с разбега, но варяги расступились. Бегун пролетел между ними и споткнулся об Устахов клинок. Все, отбегался.
Щиты вновь сомкнулись. Духарев и Устах одновременно шагнули вперед. Сергей сильным ударом отшиб в сторону щит второго разбойника и уколол его в бедро. Разбойник отшатнулся, налетев на того, кто бежал сзади, потерял равновесие… Устах, с широкого замаха, хлестнул мечом. Брызнули пластинки панцыря, разбойника отнесло в сторону. Третий безобразник широко открыл рот. Может, голосом пугнуть решил? Только вместо крика изо рта выплеснулась кровь. Варяжский клинок прорвал броню и крепко попортил парню легкие. Серега повернул меч и рывком выдернул из раны, одновременно выбрасывая щит навстречу чужому топору. Не очень удачно. Тяжелый топор просек край Серегиного щита. Хорошо, только край.
– Здорово, Свейни! – крикнул Духарев, отвечая проворному нурману косым ударом понизу.
Бывший десятник смоленский ушел прыжком. В новой атаке на Духарева навалились уже двое.
Ловкий нурман махнул топором, но применил хитрость: зацепил Серегин щит выемкой секиры и изо всех сил рванул на себя. Таким маневром он рассчитывал сбить варяга с ног или хотя бы «распечатать», подставив под удар напарника.
Только Серега в ловушку не попался. Щит легко соскользнул с его руки. Не рассчитывавший на такую легкость Свейни едва не грохнулся на спину, а второй разбойник, уже замахнувшийся во всю ширь, домахнуть не успел. Духарев с двух рук полоснул его по животу. Кольчуга лопнула под булатным клинком, и разбойник с воем повалился на траву. Духарев перепрыгнул через него и обрушился на Свейни. Тот прикрылся щитом. Противники закружили, выжидая удачного момента. Первым его углядел Духарев. Он взмахнул мечом, а когда нурман поднял щит, Духарев подпрыгнул, оттолкнулся ногой от нурманова щита… и в два прыжка оказался там, где Устах отчаянно отбивался сразу от троих. Взмах – и еще одна лихая голова спрыгнула с плеч. Взмах – и разбойник, уже отпробовавший сегодня варяжского меча, забился на земле, орошая ее кровью, хлещущей из обрубка ноги.
Духарев уловил за спиной топот и резко отпрыгнул в сторону. Свейни проскочил мимо. Серега ударил его вдогон, по спине, но броня у нурмана была хороша. Не поддалась, только звон пошел.
Однако мало вожаку разбойничков не показалось. Когда нурман развернулся навстречу Сереге, рот его кривился: больно все-таки! Соболезнований от варяга он не дождался. Клинок Духарева запорхал в воздухе, заставив нурмана проявить все свои способности, чтобы немедленно не отправиться в Валхаллу. А поскольку орудовать мечом легче, чем боевым топором и щитом одновременно, то через пару минут нурман уже дышал, как больная лошадь.
Любому воину хорошо известно, что выносливость нередко побеждает мастерство.
Сообразив, что его берут измором, Свейни швырнул щит в ноги Духарева и нанес варягу такой удар топором, отразить который невозможно.
Зато от него можно было уклониться, что Серега и сделал.
А Устах тем временем прикончил своего последнего противника, и вот уже они опять стоят вдвоем против бывшего десятника. Как когда-то на рыночной площади города Смоленска.
Только тут не было стражи, которая могла прийти на помощь нурману. И пощада ему тоже не светила. Да он ее и не просил. Бился яростно и умер не с проклятьем, а с именем Одина на кровавых губах.
Пока Устах милосердно добивал раненых, Серега обнимался с Пеплом. Жеребец, вспомнивший хозяина, тоже радовался. И намекал, что не худо бы отметить встречу чем-нибудь вкусненьким.
Девятерых девчонок, оказавшихся сиверянками, варяги распутали, накормили, успокоили как могли.
Любивший прихвастнуть Духарев порывался самолично отвести их в Чернигов, но Устах воспротивился. Он считал, что афишировать свое участие в этом деле – глупость. Иметь в личных врагах ближнего боярина киевского князя – сомнительное удовольствие для двух простых варягов. Свенельд и Роговолт должны быть в курсе происшедшего. А больше никто.
Тем не менее бросить похищенных девочек, самой старшей из которых едва минуло пятнадцать, Сереге просто совесть не позволила. И предложение Устаха отвезти их в Любеч и там продать оптом какому-нибудь доверенному купцу Духарев тоже отверг. Временами им овладевал гуманизм, совершенно не свойственный здешним порядкам и традициям.
Устах в конце концов махнул рукой: делай что хочешь! И Серега отвел девчонок в ближайшую деревеньку. Отыскал старосту, сунул горсть серебра и, ничего не объясняя, велел доставить девочек домой. Доставит, куда денется. А вот если кто попросит старосту описать Духарева, вряд ли узнает что-нибудь путное. Для этих затюканных южных смердов все нурманы-варяги – на одно лицо.
А доспехи разбойничьи они, уже в Полоцке, продали Горазду. Неплохие бабки выручили.
* * *
И у Сергея, и у Устаха было достаточно мозгов, чтобы не хвастать о том, как они ловко управились с черниговскими разбойниками. По приезде в Полоцк доложили о событиях Роговолту, но того больше волновали погибшие в Степи собственные дружинники, чем какие-то черниговские тати. А Свенельду вообще пришлось ждать полгода, чтобы узнать «из первых рук» о происшедшем в соседнем княжестве.
Духарев и Устах приплыли к нему в Родню и были тотчас вызваны к воеводе.
Отчитались. Реакция Свенельда оказалась весьма неожиданной.
– Гром Перуна! – воскликнул победитель уличей, когда Духарев закончил. – Я не пущу тебя в Степь!
– Это почему же? – ощетинился Духарев.
Устах помалкивал. Перечить грозному воеводе, даже не выяснив его мотивов, Серегин друг считал неразумным.
– Потому что нечего тебе попусту гонять по степи. Ты мне и здесь пригодишься.
– Как это попусту? – возмутился Сергей.
– Может, князь уличский полагает, что ты не так хорош в степной войне, как, например, я? – с усмешкой предположил Устах.
Духарев фыркнул. Устах сумел достаточно деликатно обратить Серегино внимание на то, что воевода собирается «не пустить в Степь» не их двоих, а одного Сергея.
– Я полагаю, что твой друг слишком хорош для степной войны, – заявил воевода. – У меня довольно умелых на руку гридней. И не так много тех, кто так же ловко использует и ум, десятник Устах! – Он повернулся к Духареву. – Ты, Серегей, мыслишь не так, как я. И не так, как мои бояре. Но ты попадаешь в цель, и вижу я: будет от тебя немалая польза.
И прежде, чем Духарев успел переварить услышанное, воевода спросил напрямик:
– Будешь служить мне?
Серега ответил не сразу. Переход дружинника от одного батьки к другому не был редким явлением. Но обычно на то была серьезная причина. Беготня из дружины в дружину здешней воинской кастой не поощрялась.
– Я уже присягнул Роговолту, – напомнил Духарев.
– Я попрошу за тебя. Он мне не откажет! – заявил Свенельд.
– В Полоцке – мой дом…
– Продай! – тут же отреагировал воевода. – Я двор подарю тебе в Киеве.
Вот это было уже серьезное предложение. Слада примет любое решение мужа, но тут Серега даже не сомневался в полном одобрении жены. Ха! В Полоцке и трех дюжин христиан не наберется. И если исключить Серегу и его семью, всё люди мелкие. А в Киеве – храм! В Киеве крепкая община, где не только челядь, нищие да пришлые, а немало и богатых, что с ромеями торгуют, есть и дружинники, и люди уважаемые. Там такой беды не выйдет, как год назад в Витебске, когда они сына крестить ездили. И если с Серегой что случится, Сладу обидеть не дадут за то лишь, что христианка.
С другой стороны, в Полоцке ее и так не позволят обидеть: хоть христианка, хоть нет. В Полоцке они – уже свои. Там все – под князем, и если князю люб – значит, и всем полочанам. А Киев… Тут постоянные разборки. Как в вольном Новгороде. Но ильменьские повздорят – дубинками помашут, пару голов разобьют – и опять «мир, дружба, жвачка»! А в Киеве, блин… Нурманов – полон Детинец. Каждый норовит в три горла жрать. А князь – еще почище нурманов. Да еще Скарпи этот…
– Думаю, что в Киеве многие меня не очень любят, – сказал Сергей.
