После оперы поехали на квартиру Глинки. Там Пушкины познакомились с молодым композитором Балакиревым, которого привел Александр Дмитриевич Улыбышев, старый приятель Пушкина, еще по «Зеленой лампе». Даргомыжский, племянник князя Козловского, как раз работал над оперой «Русалка». Глинка сел за рояль и спел «Не говори, что сердцу больно». Это сердцу Глинки было больно: оно предчувствовало скорое расставание с Россией и жизнью.
* * *
Перед самым отъездом из Москвы приехал Соболевский. В честь друга закатил обед в «Демутовом трактире».
— Хотел быть твоим чичероне в Париже, да там тебя знают, — сказал Сергей Александрович. — Уверен, Мериме влюбится в тебя.
Он проводил Пушкиных в Кронштадт, и пароход «Николай I» доставил их в Любек.
Перед Пушкиными открылась долгожданная Европа.
Париж очаровал обоих. Они остановились на правом берегу Сены, в гостинице Grand на улице Saint Honore, и Пушкин через мост Сан Мишель каждый день уходил гулять по лабиринту узких улочек Латинского квартала.
Соболевский был прав. Заочные друзья встретились в первые же дни. Мериме принес журнал «Revue des Deux Mondes» co своим переводом «Пиковой дамы» и рассказал Пушкину веселую историю о том, как его перевод редактировал Лев Сергеевич. Он же познакомил Пушкина с литературным Парижем: Гюго, Мюссе, Ламартин, Скриб. Флобер весь этот год жил в Круассе, Жорж Санд была в Италии, а «Мушкетера», Дюма-старшего, Пушкину суждено было встретить позже, в 1858 году, и притом в Москве. В Париже Пушкин близко сошелся с Альфредом Мюссе и историком Жюлем Мишле. Еще в Париже он перевел несколько стихотворений Мюссе и рассказал, как обманул русскую цензуру и свой перевод из Мюссе скрыл под заголовком «Из Пиндемонти». Мишле водил его по Парижу, показывал памятные места революции, рассказывал об ужасах якобинства и показал настоящую гильотину. Он же познакомил Пушкина с Джиро Биксио, сподвижником Гарибальди.
Однажды портье протянул Пушкину визитную карточку: «Жорж Шарль Дантес, сенатор, Rue Scheffer, 15». Пушкин смял визитку и выбросил в урну у входа в гостиницу. Приходили письма с приглашением из Пасси от Евы Ганской и из дома на Rue Martyrs от ее сестры, Каролины Лакруа. Пушкин положил оба письма в нижний ящик бюро и не поехал. «Что в имени тебе моем?»
В Париже Пушкины провели осень и зиму и весной приехали в Прагу. Поработав в Карловом университете, Пушкин отправился в Рим, к Зинаиде Волконской, а Наталья Николаевна из Праги уехала к сестре в Бродяны. Они условились встретиться в Венеции. В Риме Пушкин близко сошелся с римским поэтом Белли, знавшим и любившим Рим. Он же свозил его в Неаполь и Сорренто, места, овеянные славой Торквато Тассо, а потом на пути в Венецию, в Равенну, на могилу Данте. В Венеции Пушкин часами простаивал в Chiesa de Frari у гробниц Кановы и Тициана. «Вот счастье! Вот права… — думал Пушкин, цитируя себя. — И ведь мог прожить жизнь и так и не увидеть этого».
В Петербург Пушкины вернулись весной 1858 года.
* * *
Обнимаясь, они долго вглядывались друг в друга. Потом расходились и снова смотрели. И каждый думал: «Как постарел! Куда девались годы!» Вера Александровна Нащокина сидела в кресле, смотрела на Пушкина и Пущина и вытирала слезы.
Пушкин остановился у нее в доме на Плющихе. Наталья Николаевна уехала к брату в Ярополец. Вспоминали Павла Войновича, последний приезд Пушкина к ним в дом «у старого Пимена» двадцать два года назад. Тогда она вечерами играла на гитаре, а старый шут Еким Кириллыч Загряцкий пел «Двое сани с подрезами…» Пушкин переписал всю песню и тянул ее с утра до вечера. Потом Нащокины разорились, снимали бедный дом у Девичьего поля. Многие им помогали, а больше всех Петр Андреевич Вяземский. Когда получили наследство от сестры Александры Воиновны, переехали в дом на Плющиху.
— Пишет мне Алексей Николаевич Верстовский, будто сватается ко мне милейший твой Костюшка. Да как-то генеральшей стать боязно.
— За Данзаса, Константина Карловича? — спросил Пушкин. — Выходи. Буду тебе сватом дважды. Помнишь, как я уговаривал Павла Войновича жениться на тебе…
А теперь вот и Пущин приехал из Бронниц…
Друзья никак не могли прийти в себя. Слова вылетали случайные, необязательные.
— Женился я. На вдове Фонвизина. Наталья Дмитриевна хотела тебя повидать, да заболела… А меня вот Бог сподобил. Перед бессрочной командировкой, как говаривал граф Алексей Андреевич Аракчеев.
— Сколько же лет мы не виделись?
— С самого 11 января 1825 года и не виделись. Когда, проваливаясь в глубоком снегу, в шинели нараспашку я ввалился в твой двор уединенный с тремя купленными по случаю в Острове бутылками клико. Стало быть, прошло 34 года. Да… целая жизнь.
— Ты слышал, Иван, что крестьян освобождают. Реформы…
— А я всем своим уже сейчас вольную дал. Сейчас это просто. Чего ждать? Меня в Петровском Горбачевский все донимал. Дескать, ты, Иван Иванович — аристократ. То ли в шутку говорил, то ли всерьез…
— Скажи мне, Иван… все эти годы меня мучает одна загадка… даже тайна. Ведь ближе тебя у меня друга не было и нет. Тогда, в Михайловском, я спрашивал тебя об обществе, о заговоре. Но ты ничего не сказал, шуткой отделался. Почему? Ты не доверял мне?
— Что ты, что ты… Отвечу тебе словами Герцена.
— Какого Герцена? Того, что в Лондоне?
— Того самого. Передали мне, будто Герцен сказал, что ему не жалко того оброка, который был потрачен на Пушкина… Мне тоже. А уж как Герцен ненавидит рабство наше!
Друзья обнялись и долго, обнявшись, ходили по комнате. И Вера Александровна Нащокина, не отрываясь, смотрела на них со своего кресла.
* * *
Пушкин умер на Пасху 1879 года, пережив Вяземского чуть больше, чем на полгода.
Царь Александр II свое обещание исполнил. Поэма «14 декабря» и роман «Петр I», над которым поэт работал всю жизнь, были опубликованы. Поэму «Гарибальди», навеянную поездками в Италию и рассказами Биксио, он не закончил, а после выстрела Веры Засулич в феврале 1878 года уничтожил. Пушкин верил в реформы царя и либеральной партии, возглавляемой великим князем Константином, графом Лорис-Меликовым, Милютиным и Самариным. Надеялся, что отмена крепостничества, грядущая конституция, реформа просвещения и новый устав свободных университетов проложат путь России в Европу.
Незадолго до смерти Пушкин встретился с лицейским другом канцлером Горчаковым. Поздравил его с окончанием Балканской войны и Сан-Стефанским мирным договором. Александр Михайлович был договором недоволен, говорил, что Россию опять обвели вокруг пальца. Пушкин получил письмо от генерала Столетова. Столетов сообщал ему, что его сын Александр отличился в деле под Сливно. Имя генерала напомнило Горчакову его покойного дядю Пещурова, которому Столетов приходился внучатым племянником, и он вспомнил о встрече с Пушкиным в имении дяди, Лямоново.
— Послушай, — сказал Горчаков, — когда это было?
— Во время моей первой ссылки в Михайловское, незадолго до 14 декабря 1825 года. А ведь из лицейских нас теперь осталось двое, ты да я.
— Помню, ты тогда еще писал о том несчастном друге, кто в одиночестве встретит день лицейской годовщины.
Оба еще не знали, что этим последним лицеистом будет Горчаков…
* * *
В последний раз Пушкина видели на страстной неделе в Мариинском в ложе великого князя Константина. Давали «Воеводу» Чайковского.
— Не правда ли, г-н Финокин сегодня в голосе, — сказал великий князь. — Слышал, что Чайковский написал музыку к вашему «Онегину».
Пушкин не ответил. Он смотрел вниз, в кресла, где какой-то господин в упор уставился на него в лорнет. Это был Сергей Львович Левицкий, кузен Герцена, фотограф императорского двора. Опытный фотограф, Сергей Львович хорошо запоминал лица. Повернувшись к соседке, он сказал:
