в пору их свадьбы, Комотовка изменилась: не успел год с годом встретиться, а дыры в крыше исчезли, в окнах заблестели новые стекла, появились новые конюшни и сараи. Задумав устроить в доме казарму для бессемейных кучеров, Мартин отказал было прежним арендаторам, вернее, сторожам Комотовки, семейству Пецольда, но оставил их по просьбе Валентины, у которой сохранялось сентиментальное воспоминание об их первой встрече. Сын бабки Пецольдовой бросил работу на уксусном заводе в Карлине и принял у Недобыла должность грузчика. Итак, Пецольды остались на месте, а под кучерскую казарму была приспособлена деревянная, с каменным низом, пристройка. Так Комотовка разрослась, обстроилась, и дом на Сеповажной площади сильно изменился к лучшему: помещения на первом этаже расширили, соединили, устроили световой колодец, от подвала до чердака провели каменную лестницу.
То были годы успеха — но и непрерывной, напряженной работы, что вовсе не мешало Мартину и Валентине жарко любить друг друга и падать в объятия от счастья, что они встретились в этом мрачном и враждебном мире, что жизни их зазвучали полно, как высоко раскачавшиеся колокола. Мартин хорошо разбирался в лошадях и в извозном деле, у Валентины же обнаружился неожиданно коммерческий и организаторский талант. Она являлась в контору к шести утра, чтоб распределить дневную работу — и все без заметок, без бумажек, по памяти; кучера и грузчики говорили о ней: «Наша пани-мама носит расписание в прическе». Ее называли пани-мамой, как богатых сельских хозяек, — и вполне заслуженно. Как заправская пани-мама, ходила она в сапогах и в платочке, зимой носила овчинный полушубок, летом — рабочее полотняное платье с передником жестяной жесткости — все сиреневое было изгнано и появлялось разве что по воскресеньям. Валентина входила во все дела — от вывоза навоза из конюшен, который, тщательно прилопаченный, прикрытый парусиной, продавался в крупные пригородные имения, — до обширных дел с провинциальными городами; она торговалась с кучерами, которые всячески сопротивлялись ее бдительному и неутомимому стремлению использовать их как можно основательнее и рациональнее, — Валентина всегда старалась сделать так, чтобы они не возвращались порожняком, чтоб каждый шаг коней, каждый поворот колес приносил бы какую-то пользу.
Эта захватывающая деятельность пошла ей на пользу. Валентина была словно роза, пересаженная из бесплодной глинистой почвы в чернозем. Пока она ходила в сиреневых платьях, стянутая корсетом китового уса, не зная, куда девать себя и свое время, не имея иной цели, кроме как выдать замуж падчерицу, — она потихоньку толстела, старела, и лицо ее нередко обезображивалось выражением скуки и досады. Зато теперь, когда ей не хватало суток, когда вместо одной служанки, с которой можно было скандалить, приходилось ругаться с полусотней здоровенных мужиков, когда вместо тесной квартиры на Жемчужной улице в ее распоряжении оказалось заведение, растущее изо дня в день, — теперь Валентина стремительно наверстывала бесплодные годы своего замужества и вдовства и полной грудью вдыхала атмосферу новой своей жизни, запах конского пота и колесной мази. Кожа ее загорела и натянулась, кровь быстрее побежала по жилам, воля окрепла, разум просветлел, шаг стал пружинистым, Валентина помолодела, похудела, сделалась еще красивее от работы, в которой чувствовала себя как рыба в воде.
Разумеется, ее поведение вызвало удивление и толки в узком кружке родных и знакомых.
— Что ж, кровь то всегда сказывается, — молвила как-то раз пани Баби своему мужу. — Как была служанкой до первого замужества, так опять служанкой работает.
— Работает — да в своем хозяйстве, — парировал Смолик. — А это, милая моя, большая разница. Тебе бы тоже не мешало поработать, а не валяться в постели до девяти, — ты только в зеркало на себя взгляни, как пухнешь!
— Что с тобой толковать, — сказала Баби. — Разве ты понимаешь тонкое обращение и благородное воспитание, ты ведь из того же теста, что и Валентина.
Смолик покачал головой.
— Хотел бы я быть из того же теста, да не получается. Будь я из того же теста — ходил бы нынче в миллионерах.
Подобное же мнение, но, конечно, более сложно, высказал в одну из сред в Лизином салоне доктор Легат.
— Пани Валентина тревожит меня, — заявил он, — потому что она слишком способна, слишком одарена. Талант необходим для жизни, как кислород, талант нужен даже для того, чтобы очинить карандаш или перо, — но точно так же, как кислород, чтобы не быть опасным для жизни, всегда разрежен азотом, и талант должен быть умерен некоторой долей глупости, чуточкой благодатной человеческой бездарности, в противном случае он может уничтожить, спалить вокруг себя все. Безоговорочно талантливым людям место за решеткой и в смирительных рубашках, ибо они социально опасны. Я с ужасом думаю, что вырастет через десять лет из Недобыловой конторы, если только какая-нибудь помеха не положит предела рвению Валентины. Ну и аппетит у этой дамы! Верите ли, с тех пор как Недобылы начали дело, они проглотили уже три старинные, хорошо поставленные извозные фирмы в тех краях, куда еще не долетело губительное дыхание железной дороги: одного извозчика в Штеховицах, второго в Новом Книне и третьего — в Добржише. А ведь дела этих возчиков шли хорошо, в нашей сберегательной кассе помещались их немалые сбережения — теперь же они чуть ли не разорены.
Почти так оно и было. Но и Смолик и доктор Легат преувеличивали; они обижали Мартина, относя весь успех на счет его блестящей, необычайно одаренной супруги; ведь без опыта Мартина, без его упорства, и настойчивости, и веры никогда не возникло бы их предприятие; но, с другой стороны, несомненно, расцвет его не был бы таким бурным, если бы Валентина не сыграла знаменитую штуку с карлинским экспедитором Иерузалемом — о котором мы упоминали уже трижды — и не вырвала у него из рук развоз пльзеньского пива.
В Пльзени тоже распространился чешский патриотизм, поэтому когда Валентина обратилась к одному из директоров пивоваренной компании, хорошо известному ей еще по тем временам, когда ее первый муж вел торговлю хмелем, и предложила ему приватно десять процентов от чистой прибыли, если ему удастся добиться, чтобы развоз пива был поручен чешскому предприятию Недобыла, — вопрос был решен быстро, без затруднений, без набивания цен, словно по мановению волшебной палочки. А это был славный кусок! Бедному Иерузалему, имевшему в Карлине собственную пристань и суда, оставили только доставку пива по реке в Мельник, Литомержице и Дечин; все прочее — развоз со Смиховского вокзала в бесчисленные пражские пивные и в деревни, куда не подходила железная дорога, отошло к Недобылу. А чтоб не возвращаться пустыми, фургоны его на обратном пути везли в Прагу что
