Когда будешь читать про столицу нашего королевства, вспомни, я правду говорил, будто она всех притягивает к себе. В Стокгольм переехал король, потом знатные господа понастроили там свои дворцы, а после туда потянулся разный люд. Так что видишь, Стокгольм — город, который живет не только ради себя и ради ближней округи. Он — город всего государства, его столица
Ты ведь знаешь, Клемент, что повсюду в стране созываются сходы прихожан, а в Стокгольме заседает риксдаг, решающий судьбу всего нашего народа. В каждой провинции Швеции есть судья, в Стокгольме же находится верховный суд, которому подчинены все остальные суды. Повсюду есть казармы и войска, но из Стокгольма повелевают всей армией. Повсюду в стране тянутся железные дороги, а в Стокгольме пекутся о них о всех. Отсюда правят священнослужителями, учителями, врачами, управляющими имениями и ленсманами.[43] Здесь — сердце всей страны! Отсюда текут деньги, которые носят в кармане, и марки, которые наклеивают на письма. Отсюда непременно что-то перепадает на долю каждого шведа, и у каждого шведа найдется здесь какое-нибудь дело. В Стокгольме никто не должен чувствовать себя чужим и тосковать по дому. Здесь все шведы — дома.
А когда ты прочтешь обо всех собранных здесь сокровищах, вспомни и о том, последнем, что манит сюда людей. Это — старинные дома в Скансене, старинные одежды и старинная домашняя утварь. Это — старинные танцы, музыканты и сказочники. Все доброе, все старинное призвано в Скансен для того, чтобы воздать им честь и возродить, овеянное новой славой, для всего народа!
Когда же ты будешь читать книгу о Стокгольме, Клемент, сядь сюда, на это самое место! И ты увидишь, как искрятся, весело играя, волны, как сияют красотой берега! И тебя тоже зачарует этот город!
Голос красивого пожилого господина был исполнен силы, звучал могущественно и повелительно, а глаза сверкали. Он поднялся и ушел, простившись с Клементом легким прикосновением руки. И старик понял, что тот, кто говорил с ним, должно быть, важный господин. И поклонился ему вслед.
На другой день к Клементу явился придворный лакей с большой книгой в красном переплете и с письмом. А в письме было сказано, что книга — подарок короля.
После этого у старого Клемента в голове как будто помутилось, и услышать от него хоть одно разумное слово стало просто невозможно. Через неделю он явился к Доктору и отказался от места, сославшись на то, что ему надо вернуться домой.
— Но почему? Неужели ты здесь не можешь прижиться? — спросил Доктор.
— Да, я уже прижился, — ответил Клемент. — Эта беда мне не грозит, но все равно мне надо домой.
Старый музыкант долго был в смятении. Король хотел, чтобы он получше узнал Стокгольм и прижился здесь. Но Клементу непременно хотелось рассказать дома о том, что сам король говорил ему об этом. Он не мог отказать себе в удовольствии: дома, на церковном холме, поведать всем без разбора — и бедным, и богатым — как король был добр к нему; как сидел рядом с ним на скамье и прислал ему в подарок книгу; как целый час беседовал с ним, бедным старым музыкантом, чтобы исцелить его от тоски по дому. Ясное дело, можно было бы прекрасно рассказать всю эту историю старикам лапландцам да девушкам из Далекарлии и здесь, в Скансене. Но совсем другое дело — поведать все землякам!
Даже если ему, Клементу, суждено угодить в богадельню в родном приходе — что ж, и это ему не страшно! Ведь он стал теперь совсем другим человеком — человеком, которого будут уважать и чтить.
И, не в силах превозмочь вновь вспыхнувшую тоску по дому, Клемент пошел к Доктору и сказал, что вынужден отказаться от места.
XXXVIII ГОРГО-ОРЕЛ
В ГОРНОЙ ДОЛИНЕ
Высоко-высоко в горах Лапландии, на неприступном и крутом скалистом склоне прилепилось старое орлиное гнездо. Оно было сложено из сосновых веток, наваленных одна на другую. Многие годы гнездо достраивалось, укреплялось и теперь достигало нескольких метров в ширину и было высоким, как чум лапландца.
Скалистый уступ с приютившимся там орлиным гнездом возносился над просторной долиной, где каждое лето селилась стая диких гусей. Чудесным прибежищем стала для них эта долина. Она была так надежно укрыта горами, что даже среди лапландцев немногие знали о ней. Посреди долины лежало небольшое круглое озерцо, где вполне хватало корма маленьким гусятам. На берегах озера, усеянных кочками, поросших ивовыми кустами и невысокими карликовыми березками, гусыни всегда находили уютные местечки, чтобы высиживать птенцов.
С незапамятных времен орлы гнездились на вершине скалы, а дикие гуси — внизу, в горной долине. Из года в год разбойники орлы похищали нескольких гусей, но старались не губить слишком много птиц, опасаясь, что дикие гуси станут избегать долину. С другой стороны, это грозное соседство приносило гусям и немалую пользу. Настоящие душегубы, орлы держали, однако, на почтительном расстоянии от долины всех других хищников.
Однажды утром — это было за несколько лет до того, как Нильс Хольгерссон путешествовал по свету с дикими гусями, — старая гусыня-предводительница, Акка с Кебнекайсе, стоя на берегу озерца в долине, глядела вверх на орлиное гнездо. Орлы вылетали на охоту обычно вскоре после восхода солнца, и все эти годы, что Акка со своей стаей жила в долине, она каждое утро вот так же ждала, когда они наконец вылетят. Ей надо было знать — останутся ли орлы охотиться в долине или улетят в другие охотничьи угодья.
Она ждала недолго; вскоре чета великолепных птиц вылетела из своего гнезда. Прекрасные, хотя и внушающие ужас, они воспарили над долиной и скрылись за горами. Акка с облегчением вздохнула.
Старая гусыня-предводительница уже давно перестала нестись и высиживать птенцов. Теперь она только опекала молодых и, перелетая от одного гусиного гнезда к другому, давала советы, как выводить птенцов и как заботиться о них. Кроме того, она зорко следила не только за орлами, но и за песцами, совами и прочими врагами, опасными для диких гусей и их гусят.
Ближе к обеду Акка снова начала высматривать в небе орлов, как это делала каждый день летом, все те годы, что жила в долине. Еще издали по полету орлов она узнавала, добрая ли была охота, и если добрая, успокаивалась — в этом случае ничто не угрожало ее стае. Но в этот день она так и не увидела, чтоб орлы вернулись в свое гнездо. «Верно, стара я стала и невнимательна, — подумала она. — Должно быть, проглядела, когда орлы вернулись».
И после полудня она, вновь взглянув на скалу, не увидела хищников на крутом скалистом уступе, где они обычно восседали, наслаждаясь послеобеденным покоем. Не увидела она их и вечером, когда они должны были купаться в горном озерце. Подумав, что она, как видно, опять их прозевала, Акка снова стала сетовать: стара, мол, стала. Она так привыкла к тому, что орлы обычно сидят на вершине горы над долиной! И даже представить себе не могла, что они туда не вернулись.
На другое утро Акка проснулась ни свет ни заря и стала поджидать орлов. Она их так и не увидела, зато в утренней тиши услыхала крик, и злобный, и жалобный, который доносился как будто из орлиного гнезда. «Неужто наверху у орлов и впрямь что-то стряслось?» — подумала гусыня. Она быстро взлетела и поднялась так высоко, что смогла заглянуть в орлиное гнездо.
Ни орла, ни орлицы там не было. В огромном гнезде Акка увидела только некрасивого полуголого орленка, который орал, требуя, чтобы его накормили. Акка медленно и неуверенно спустилась к орлиному гнезду. Какое ужасное место! Можно было сразу сказать, что здесь обитают разбойники. И в гнезде, и на скалистом уступе — повсюду валялись побелевшие кости, окровавленные перья и клочья шерсти, заячьи головы, птичьи клювы и поросшие перьями лапки белых куропаток. Да и сам орленок, лежавший посреди всех этих останков, был просто омерзителен: огромный разинутый клюв, неуклюжее, покрытое пушком туловище и чуть заметные крылья, из которых, как шипы, торчали будущие перья.
С трудом преодолевая отвращение, Акка села на край гнезда, но все время беспокойно оглядывалась по сторонам, ожидая с минуты на минуту, что взрослые орлы вернутся домой.
— Вот хорошо, наконец-то хоть кто-то прилетел! — закричал орленок. — Сейчас же накорми меня!
— Ну, ну, не спеши так! — попыталась угомонить его Акка. — Скажи сперва, где твои отец с матерью?
— А кто их знает? Сами улетели вчера утром, а мне на прокорм оставили одну пеструшку. Но тебе-то понятно, что я ее уже давно съел. И не стыдно матери, бросила меня подыхать с голоду!
Теперь Акка уже не сомневалась, что взрослых орлов подстрелили, и подумала, что, если орленок подохнет с голоду, разбойничьему роду в долине придет конец. Но ее тут же покоробило от этой мысли. Неужели она, Акка, не поможет осиротевшему орленку хотя бы тем, что в ее силах?!
